— Это еще куда ни шло!
Это буквальная реплика!
Подписали акт о приемке. Все. Потом два года картину не показывали. Пришлось приехать еще раз в Москву, прийти на прием к заместителю председателя Гостелерадио СССР Стелле Ивановне. Она сказала:
— Покажем, покажем… Нам нравится фильм, покажем…
Я говорю:
— Стелла Ивановна, прошло полтора года, как я его сдал!
— Вы же видите — сейчас первенство мира по хоккею!
Я говорю:
— Это с шайбой. А впереди еще первенство мира по русскому хоккею! Как быть?
— Покажем, покажем…
Но к моему счастью и, наверно, к несчастью Эльдара Александровича Рязанова, фильм «О бедном гусаре замолвите слово» был показан в канун 1981 года, вслед за героями «Иронии Судьбы». А успеха не было никакого. Непонимающая публика писала (а, как правило, пишет не очень понимающая публика) кучу писем в Гостелерадио:
— Что вы нам показываете в Новый год?
И тогда было решено на старый Новый год что-нибудь этакое показать. Мне позвонили и сказали:
— Ваш фильм, Евгений Маркович, «Клуб самоубийц, или Приключения титулованной особы» ставится в программу прайм-тайм 13 января.
Я говорю:
— Замечательно!
— Только нужно изменить название! — добавила редактор.
— То есть как это изменить название? Есть автор сценария, звоните ему, договаривайтесь, а я соглашусь или не соглашусь….
— А какое вы предлагаете название?
Я сказал:
— Назовите «Приключения принца Флоризеля».
Я снимал под таким рабочим названием. Но она на это сказала:
— Евгений Маркович, нам очень нравится ваш фильм, и, судя по фильму, вы интеллигентный, умный человек. Вы что, не понимаете, что никакие «принцы» и «титулованные особы» не пройдут?
— Картина лежала полтора года, и еще полежит полтора года, я не буду никаких названий переделывать!
— Мы вам перезвоним.
Через час-полтора звонок:
— Хорошо, договорились, «Приключения принца Флоризеля».
Я говорю:
— Замечательно! Только вы отрежьте старое название, снимите новое, но только дизайн должен быть, пожалуйста, в стиле всех титров.
— Да, да, да! Нам очень нравится кино, мы все сделаем хорошо.
И действительно, картина была показана 13 января 1981 года, в прайм-тайм. Три с лишним часа шел фильм. Он начался в 8 часов вечера и закончился под Новый год. И, как говорят в плохих анекдотах, я обильно был обласкан центральной прессой. Снова была большущая рецензия в газете «Советская культура», газете ЦК КПСС, и называлась «Когда классики юны».
Я прочитал гигантское количество дифирамбов в свой адрес и был счастлив.
Я приехал в Москву и одним из первых встретил автора рецензии по «Золотой мине», это был замечательный Виктор Демин — кинокритик! Это такой большой шумный бородатый человек. Он встретил меня и сказал:
— Старик, что же ты после такого фильма, как «Золотая мина», снял такое говно!
Было неожиданно. Не скажу, что приятно. Я говорю:
— Витя, как ты можешь!
— Нет, старик, мне как-то сильно не понравилось! «Золотая мина» — вот это да!
Разные вкусы, разные мнения! Но профессор Кагарлицский написал громадную рецензию в газете «Советская культура», которая сводилась к тому, что только юным классикам, и когда они юные и еще не классики, можно так вольно обращаться с материалом, как обращался режиссер в фильме «Приключения принца Флоризеля».
Последняя встреча с Далем
Я приехал в Москву. Это было почти сразу после показа «Флоризеля», может быть, неделя прошла или десять дней. И я позвонил Олегу. Он сказал:
— Женя, приезжай! Слушай, приезжай!
Я приехал, я первый раз в жизни был у него в гостях. Олег находился в приподнятом, возбужденном состоянии. Он раскрылся с тех сторон своей личности, о которых я мог только догадываться. Во-первых, я прочитал все, что было написано им. Эссе о Хейфице. Очень милое, теплое эссе. Кабинет был увешан его рисунками. Правда, там все гробы лежали, кресты, гробы, гробы… мрачновато все так было. А он мне сказал:
— Вообще-то, Женя, я сошел с ума!
Я на него внимательно посмотрел…
— Да нет, нет! Ты не беспокойся! Я же в порядке… Вот мы сегодня с Лизкой были у врача. Он сказал, что я в абсолютном порядке!
Я спрашиваю:
— А что значит «сошел с ума»?
— Я пошел служить в Малый театр! — сказал Олег, так внимательно на меня посмотрев. — Понимаешь? Меня ввели в один спектакль. Спектакль начинается в семь часов, я должен появиться на сцене где-то в восемь… Не в первом акте. Но ты же меня знаешь, я пришел заранее, в шесть. И к тому времени, когда мне нужно было выходить на сцену, я уже был накручен! Сам себя накрутил до хорошего состояния. Я вышел на сцену и сделал небольшую паузу, прежде чем произнести реплику. И слышу, кто-то мой текст говорит. Я прислушался… Пауза затянулась, и второй раз мой текст говорят. И тут до меня дошло… Господи! Они же с суфлером работают! Ни в «Современнике», ни в театре Ленинского комсомола в Ленинграде такого не было. А суфлер долбит мой текст. А я думаю, что я тут делаю, в этом дремучем театре? Но все равно я произношу свою реплику, и на мою реплику еще выходит артист. Его фамилия Коршунов. А я всю эту партийную гниль не люблю! На столе стояла бутылка — реквизит. И я этой бутылкой как запущу в Коршунова! Дали занавес. Меня в карету «скорой помощи» и в психушку! Очевидно, я что-то еще сказал. Но сейчас вот я прошел курс реабилитации, из психушки выпустили, но к психиатру езжу. Вот мы сегодня с Лизкой были. Все, я в порядке. Нет, действительно, я просто сбрендил, раз пошел в Малый театр. Это что такое? В этом театре Виташа Соломин Протасова репетирует. Ну какое он право имеет Протасова играть? Я хоть человек пьющий, и с этой стороны могу Протасова понять, а он откуда?
Ну, Олег имел право так говорить о Виталике, потому что они однокурсники, выпускники Щепкинского училища при Малом театре. Курс вообще был замечательный: Даль, Соломин, Витя Павлов, Мишка Кононов. Вот такие мальчишки на одном курсе учились. Так он мне рассказал эту трагикомическую историю о своем поступлении в Малый театр.
А вообще был хороший очень теплый вечер, в конце которого он мне сказал:
— Женька, а знаешь, мне часто Володя снится, и тут последний раз приснился и зовет к себе…
Я говорю:
— Олег, заканчивай! А то все эти гробы, кресты. И вот эта реплика «зовет к себе»… Кончай, слушай, хватит!
— Не веришь? Оля, иди сюда!
«Оля» — так он обращался к своей теще, Ольге Борисовне Эйхенбаум.
