Я спросил:
— Иосиф Ефимович, нет ли у вас кого-нибудь из знакомых в Театральном институте?
— Я член Ученого совета Театрального института, я поговорю с ректором!
Не помню, кто тогда был ректором, но позже он сказал:
— Я с ним разговаривал, подавайте заявление на третий курс!
Я подал заявление: «Прошу принять на третий курс, закончил институт культуры, диплом и копию диплома прилагаю».
Меня зачислили на заочное отделение. Руководителем курса был Давид Исаакович Карасик. Карасик допустил бестактность на первой же сессии. Студентов оказалось человек двенадцать. Среди них был очень теперь известный и модный телевизионный продюсер Толя Малкин, и были еще разные ребята из Тбилиси, из Баку, кто-то из Еревана.
Карасик представил меня:
— У нас, ребята, появился новый студент… нам внедрили еще одного студента, его фамилия Татарский, зовут Евгений!
Вот так он меня представил: «Нам внедрили»! Мне это сильно не понравилось, но это имело свои объяснения, потом я это понял. Я работал в кино, а это, по мнению Карасика, какой-то второй, если не третий сорт. Главное — это телевидение. И он мне задавал ехидные вопросы:
— А вот у вас одна камера, и вы интервьюируете человека. Как вы будете снимать?
Я должен был догадаться, как снимать. Я не помню, что я ему говорил. С издевкой он воспринимал мои ответы, мол, ох уж эти кинематографисты!
Но это закончилось тем, что, когда я снял «Золотую мину», мы как-то увиделись, и он меня поздравлял, искренне поздравлял. А когда я снял «Флоризеля», он кричал с другой стороны Кировского проспекта, ныне Каменноостровского:
— Женя, поздравляю, «Флоризель» — замечательно!
Это было у метро «Горьковская», поскольку я шел на «Ленфильм», а он, очевидно, на телевидение.
Он меня потом стал везде представлять как своего ученика, я не протестовал: хочется ему тешить тщеславие таким образом — замечательно…
Если говорить об обучении режиссуре, то, конечно, это была работа с Хейфицем и с Венгеровым, но если говорить про актерское мастерство, то это Лев Гаврилович Тепляков, у которого я учился в институте культуры.
До того как появиться в Ленинграде, он был главным режиссером, я точно не помню, то ли Костромского драмтеатра, то ли Ярославского. Его пригласил в Ленинград Николай Павлович Акимов, чтобы он поработал над актерским мастерством с актерами Театра Комедии. Как ни смешно это звучит, но ходили в Театр Комедии не на актеров, а на Акимова! А у него были замечательные декорации, но Акимов понимал, что актеры не тянут, и для этого пригласил Льва Гавриловича.
Потом Лев Гаврилович стал завкафедрой режиссуры в Театральном институте.
Он занимался с нами актерским мастерством много, дотошно, сессии были два раза в году, одна сессия 25 дней, другая 40 дней. И все эти сорок дней мы работали. Как режиссер я ставил этюд, а в этюдах своих товарищей я играл как актер. Мы собирались в половине десятого утра, а выходили из института в полдвенадцатого ночи. Благо, он стоит на набережной Невы, и пройтись по улице было приятно. И так все дни, пока идет сессия!
Могу сказать без ложной скромности, что я был любимым студентом Теплякова как актер, и друзья, и одноклассники использовали меня «и в хвост и в гриву»! У всех я играл! Мне было интересно, замечательно.
Тогда я понял, как много значит режиссер, потому что настоящий мастер такими крупными мазками поправляет этюд, и этим мастером был Лев Гаврилович. Было жутко интересно наблюдать, как почти из ничего рождается нечто. Я это потом принял на вооружение…
Первая победа. Шипы и розы
К весне 1971 года пора уже было думать о дипломе, надо что-то снять. И в это время ко мне подошла редактор Первого творческого объединения киностудии «Ленфильма» Фрижетта Гургеновна Гукасян и спросила:
— Женя, а ты учишься где-то?
— В Театральном.
— Очень хорошо! А тебе нужно диплом снять?
Я говорю:
— Нужно!
— Ты зайди в телевизионное объединение к Алле Борисовой, это главный редактор объединения, они там снимают альманах детский, по рассказам Драгунского, и им нужен режиссер! Поговори!
Я пришел туда, «здравствуйте, я такой-то».
— Возьмите Драгунского и выберите рассказ какой-нибудь!
Поскольку меня всегда тянуло к комедии, то я выбрал «Где это видано, где это слыхано».
— Нет, это уже занято ВГИКовцем!
Этот рассказ был выбран Торловым, который стал к тому времени зятем московского писателя Ильи Зверева. Я потом понял: этот альманах был придуман для него. Он заканчивал ВГИК, ему надо было помочь с дипломом. И было это сделано не столько для него, сколько для его жены — дочки Ильи Зверева, Маши Зверевой, сценаристки.
Тогда я выбрал рассказ, который назывался «Пожар во флигеле, или гибель во льдах». Почему-то так он, мне кажется, назывался. А названием фильма стало «Пожар во флигеле».
Я попросил Генриха быть оператором, Каплана — художником, а музыку написал Исаак Шварц. Это люди, с которыми я работал и которые хорошо ко мне относились…
Я придумал весь фильм, сидя дома, на бумаге, придумал «от и до». Все, что я придумал, вошло в фильм.
Я помню замечательный эпизод. На площади Революции есть скверик, возле Кировского моста. Стояла жуткая жара, июнь месяц. Я придумал, а Каплан построил там хоккейную коробку, какие остаются во дворах после зимы. Льда уже нет, а коробка осталась. Каплан что-то делал возле спортивной коробки. А рядом сидела моя мама с моим сыном Витей, которому было тогда три года, только-только исполнилось. Он тоже снимался в этом фильме, я специально для этого забрал его из садика под Зеленогорском.
Витька спал, у него был режим. Каплан подошел к маме и сказал:
— Вот, Виктория Львовна, как служу вашему сыну!
Оказывается, он ползал на коленях и вырезал куски дерна, эти куски дерна вставлял в землю вдоль деревянной коробки, потому что он, как настоящий кинохудожник, знал, что к весне обязательно первая трава вырастает там, где теплее, а теплее было там, вдоль коробки…
Кому сказать — детское кино, две части для телевидения, снимает начинающий режиссер, а Каплану, маститому художнику, очень маститому к тому времени, было незазорно ползать на коленях, вырезать дерн!
Можно было пригласить рабочих, но он сам, собственными руками, все сделал, потому что это была тонкая работа. Это говорит об отношении и ко мне, и к делу. Я не уверен, что каждому он так делал, но мне — сделал. Это мама мне потом рассказала. Я был очень тронут!
И я снял эту картину. Ее хорошо приняло и телевизионное объединение «Ленфильма», и в Москве. Я сдавал ее, как большой фильм, художественному совету объединения «Экран» Гостелерадио СССР. Но отчего-то редактура «Экрана» начала меня клевать! За что? Почему? Я уж не помню, за что!..
