Только из-под крана, я кипяченую терпеть не могу. И похолодней!
Григорьев приходит с водой в кружке.
Сударь, вы бы еще ведро принесли. Я вам не лошадь. Я пью только из хрустальных бокалов! Достойна я хрустальных бокалов?
ГРИГОРЬЕВ. Конечно.
ГОЛУБЕВА. Вы думаете? Вы действительно так думаете? Воду-то дай. (Берет кружку, пьет.) Мне даже интересно стало. Итак, я достойна хрусталя. Дальше. На ваш взгляд, мужчина, чего я достойна? То есть, к примеру, если бы у вас были средства, что бы вы подарили такой женщине, как я? Мне интересно!
ГРИГОРЬЕВ. Ну, я даже не знаю…
ГОЛУБЕВА. Считаю до трех!
ГРИГОРЬЕВ. Я подарил бы вам… Красивый дом на берегу моря… Яхту… И…
ГОЛУБЕВА. Все, сеанс окончен! Я не принимаю ваших подарков. Во-первых, слишком долго думаете, во-вторых, начинать надо было не с дома и не с яхты. Начинать надо было с цветов. Вы не подарили даме цветов, а уже предлагаете мне дом и яхту. Вы за кого меня принимаете вообще, брюнет? Вы думаете, я продаюсь? Я не продамся не только за дом и яхту, я не продамся даже за воблиную голову, я даже за стакан водки с похмелья не продамся. Только за цветы. Но вы не предложили, поздно!
Отходит к окну. Смотрит. Говорит совсем иначе.
Сумерки. Я понимаю, почему сумеречное состояние называют сумеречным. Не день и не ночь. Не свет и не темнота. Что-то среднее. Представь, Володя, если бы на земле вдруг настали вечные сумерки. Страшно, правда? Поэтому никто не любит быть в среднем состоянии. Или туда – или сюда. То есть всю жизнь хотят – или туда или сюда. В полный свет или в полную тьму. И всю жизнь живут в вечных сумерках… Всю жизнь мечтают о любви и всю жизнь ее боятся. И правильно. Без любви тяжело, но с любовью еще тяжелее. Из двух зол выбирают какое? Правильно – лучшее. А лучше все-таки с любовью. Ты как думаешь?
Смотрит прямо на Григорьева.
Ты думаешь о другом. Ты думаешь, временное у нее просветление – или что? Похожа я на сумасшедшую? Умею быть сумасшедшей? Я научилась. Это очень просто: кругом ведь все сумасшедшие. Я научилась вприглядку. И стало легко, очень легко. Ну, что ты молчишь? Мы двадцать лет не виделись. Как ты жил, где жил?
ГРИГОРЬЕВ. По-разному. Ничего особенного.
ГОЛУБЕВА. Ты говоришь так, будто я больная. Успокойся. Просто однажды мне все надоело. Работа и так далее. Устала до смерти. Нет, вообще-то был нервный срыв. А я решила из этого срыва целую болезнь состряпать. Продали с дочерью квартиру, себе купила маленькую, а ей, видишь, даже подарили. Деньги есть, почему бы и дурочку не повалять? Ты знаешь, очень интересно бывает нести чушь про какую-нибудь воблиную голову и наблюдать за реакцией. Человек, который вежливо выслушивает идиотские речи, имеет страшно идиотский вид. Если б кто видел нас со стороны, то подумал бы, что это ты псих, а не я. Закрой рот, Володя.
ГРИГОРЬЕВ. Лена считает…
ГОЛУБЕВА. Пусть считает. Ей так удобней. Ей тяжело со мной. Я ведь ее в школу провожала до шестого класса. И потом тоже. Всех учителей обходила раз в неделю. Она с золотой медалью школу закончила. В медицинский институт поступила. Я хотела из нее сделать… не знаю… Такую, знаешь, провинциальную королеву. А потом этот срыв… Срыв действительно был. И она воспользовалась. Она вдруг все бросила. Учебу то есть. Стала патронажной сестрой. И не потому, что так уж людей любит. Я долго понять не могла, почему. А потом поняла. Ведь это такая работа, когда нужно ходить по больным и убогим людям, несчастным людям. А ее почему-то всегда тянет к несчастью, к беде. Понимаешь? То есть это не извращение какое-то, просто она как будто примеряет на себя. Она заранее готовится стать несчастной. Вокруг нее были такие мужчины, такие, как раньше говорили, женихи! А она выбрала какого-то недоделанного… Впрочем, он мне нравится. Я не даю тебе сказать ничего. Как ты жил?
ГРИГОРЬЕВ. Я расскажу. Хотя – рассказывать нечего. Ну, женился, потом еще… Зарабатывал деньги. Пропивал. Я много пил, Валечка, очень много. Лечился даже. Вылечился, один приятель сманил меня в Америку. Работал там. Удачно. А потом закрутил. Остался без денег. Да ладно, это все… Главное: почему я не вернулся. Вот что главное. Почему? Все двадцать лет я думал почти каждый день, ну не каждый… В общем, постоянно знал, что вернусь. И не возвращался. Почему?
ГОЛУБЕВА. Ты меня спрашиваешь?
ГРИГОРЬЕВ. Тебя. Потому что сам я – не понимаю. Это дико звучит, но, ей-богу, не понимаю. Фантастика, правда? Человек двадцать лет хочет вернуться – и никак не возвращается. При этом никаких особенных помех нет. Почему?
ГОЛУБЕВА. Это сплошь и рядом. Непарадоксальные парадоксы человеческой жизни. А кто мне мешал приехать к тебе? Вот так вот попросту приехать и сказать: Володя, мы оба ошиблись, возвращайся. И все. И я ведь собиралась, я знала, где ты был в первый год, когда… Я один раз даже купила билет. На утренний ранний поезд. Я боялась проспать, поставила будильник в кастрюлю. Мало этого, я соседку-старуху, у нее бессонница, попросила позвонить мне по телефону. И все равно не спала всю ночь. А под утро заснула. А будильник взял и не зазвонил. Потому что я завод-то поставила, а часы не завела – и они остановились без пяти минут как позвонить, представляешь? А старуха в эту ночь первый раз за месяц заснула. И я подумала – судьба.
ГРИГОРЬЕВ. Но что произошло, вот что мне непонятно! Постой, сначала другое. Лена в самом деле не моя дочь?
ГОЛУБЕВА. Я ей так сказала.
ГРИГОРЬЕВ. То есть – моя?
ГОЛУБЕВА. А чья же еще?
ГРИГОРЬЕВ. Нет, но была какая-то история у тебя будто бы.
ГОЛУБЕВА. Какая?
ГРИГОРЬЕВ. Наша Лена – фантазерка. Она не хотела, чтобы мы увиделись. Думала, тебе будет хуже. Она даже сказала, что ты умерла.
ГОЛУБЕВА. Серьезно?
ГРИГОРЬЕВ. Не принимай близко к сердцу. Я же говорю: она боялась, что тебе будет хуже, если мы увидимся.
ГОЛУБЕВА. Мне в самом деле хуже. Но кто сказал, что хуже – это плохо? Бывает хуже – а хорошо. Мне хуже, но хорошо. Понимаешь?
ГРИГОРЬЕВ. Я ей тоже наболтал тут.
ГОЛУБЕВА. Все свалил на меня?
ГРИГОРЬЕВ. Скорее на себя. Не мог же я сказать так, как было. Она бы не поверила. Ведь нелепо все ужасно. Все было нормально. То есть не просто нормально, а замечательно. Мы ни разу не поссорились. Ну, только по мелочам. И вот я прихожу, говорю, что срочно посылают в командировку. Через два часа поезд. А ты говоришь, что мы ведь хотели пойти в кино. Я говорю: очень жаль. А ты говоришь: нельзя ли отложить? Я говорю: увы. И вдруг ты говоришь: или ты останешься хотя бы на день – или уедешь навсегда. Меня это взбесило.
ГОЛУБЕВА. Меня тоже. Нет, посуди сам. Я ведь просила не бог весть чего. Ты мог придумать что-нибудь на работе: ну, руку вывихнул, нужно к врачу, поеду завтра. Мелочь, пустяк! А ты уперся.
ГРИГОРЬЕВ. Нет, но с какой стати? Что за фокусы: не идешь со мной в кино – тогда проваливай! Полная чушь!
