Но он поднялся с камнем в руке, бледный Мейсон поднялся ему навстречу с корявой дубиной, и в этот миг, словно ниоткуда, к ним примчался один голубь и тут же в страхе отвернул с чуть слышным шумом крыл. И когда голубь скользнул в сторону моря, Касс с ревом бросился вперед и напал на Мейсона, который дрался яростно, дрался люто – те несколько секунд, что были ему отпущены. Касс запомнил недолгую его храбрость – и дубину, ее тяжкие удары по ребрам: короткий бой неожиданно оказался честным, радость победы – подлинной. Мейсон еще раз занес дубинку, но Касс наотмашь, от плеча ударил его камнем прямо между рук, в голову; Мейсон рухнул, как мешок с песком, и только прошептал: «Кукленок». «Кукленок», – прошептал он опять детским голоском, но это было его последнее слово, потому что Касс уже был над ним и ударил камнем раз, другой и третий, и череп со странным тихим хлопком раскололся с одной стороны, как кокосовый орех, открыв белесую, серую окровавленную пленку.
Наверно, он только тут отодвинулся, понял, где он и что он сделал. Память этого не сохранила. А может быть, только «Кукленок», дошедшее с опозданием, остановило его и заставило поглядеть на бледное мертвое лицо, такое мягкое, мальчишеское и в смерти такое же измученное, как при жизни, и увидеть, что оно могло быть лицом чьим угодно, но только не лицом убийцы.
Дети! – думал он, стоя над телом, которое еще корчилось. – Дети! Отец небесный! Все мы!
И в последнем приступе ярости и горя он подтащил тело Мейсона к парапету, устало поднял его на руки и секунду держал у груди. А потом швырнул в бездну.
После врача и священника Луиджи первым появился возле Франчески (об этом он рассказал потом Кассу). Его послал сержант Паринелло, а сам торжественно отправился к тропинке, «месту преступления»… Она лежала на кровати в доме аптекаря Ивеллы, сразу за городской стеной: крестьяне, нашедшие ее на тропинке в долине, побоялись нести девушку дальше. Она потеряла очень много крови – столько, что даже переливание, по словам врача, могло продлить ей жизнь самое большее на полдня. Она лежала в беспамятстве, дыхание было поверхностное и редкое. Но допросить ее можно, сказал Кальтрони, – если она очнется; ни беспокойство, ни лишние усилия ей не повредят, ее раны все равно смертельны. Врач и священник отбыли (обряд Estrema Unzione
[343]
уже был совершен); они отправились на поиски новой крови и обещали вернуться. В эти трагические часы Кальтрони вел себя благородно. Капрал остался сидеть возле Франчески. Прошел час. На улице поднялся страшный гам, и Луиджи велел аптекарю выйти и утихомирить людей. Тишина установилась надолго, Луиджи сидел в чистой белой комнате, наводненной светом, и смотрел на умиравшую девушку. Один раз она застонала, у нее затрепетали веки и появилась краска на щеках. Потом все эти признаки жизни исчезли, она опять побледнела и почти перестала дышать. Прошло полчаса, еще час. Но потом, около девяти, глаза у нее открылись, она глубоко вздохнула и обвела комнату взглядом; хотела пошевелить раздробленной рукой, закричала от боли, и у нее потекли слезы. Луиджи наклонился и, как велел доктор, сменил у нее на лбу мокрую тряпку. Потом очень тихо сказал ей на ухо: «Chi è stato?»
[344]
Франческа не сразу смогла ответить. Она закусила от боли губу, и ему показалось, что она теряет сознание. «Кто, Франческа?» – тихо повторил он. И девушка прошептала: «Касс».
Он медленно выпрямился на стуле; им владели противоречивые чувства. По его словам, он был потрясен, но не удивлен, если такое сочетание возможно. До этого он почти не сомневался, кто преступник. И думал не на Касса. Но когда девушка прошептала его имя, Луиджи подумал, что, вероятно, она сказала правду.
Склонясь над умирающей, он вспомнил прогулки в долине – Кассу не удалось их скрыть. Прогуливались под руку, американец и бедная крестьянская девушка, – сохранить это в тайне было так же трудно, как поездки на «кадиллаке» в Неаполь. Луиджи мягко повторил Франческе: «Chi?
[345]
Скажи еще раз. Кто это с тобой сделал?» Девушка пыталась ответить. Только не Касс, Касс не мог, но… что, если это он? Пограничное состояние психики (притом американец), а если добавить сюда невыносимое угнетение… и любовь, наконец… тут может случиться что угодно.
– Кто, Франческа?
На этот раз она не смогла ответить.
В дверь постучали, на пороге появилась смятенная жена аптекаря и сказала, что пришел Паринелло и желает с ним говорить. Он оставил Франческу и вышел в благоухавший розами сад, где его дожидался начальник. Шел десятый час. Паринелло был вне себя; мокрый от пота, он все время шлепал перчаткой по толстой ляжке.
– Она заговорила? – спросил сержант. – Она что-нибудь сказала? – Вид у него был важный, но чувствовалось, что он прямо трепещет от возбуждения.
– Она ничего не сказала, сержант.
– Она должна заговорить. Должна заговорить.
Луиджи почуял неладное:
– Что-то вскрылось, сержант?
– Флагг. Американец из Палаццо д'Аффитто. У которого работала девушка. Найден мертвым. У подножия скалы под виллой Кардасси. Вместо головы кровавая каша.
У Луиджи онемели кончики пальцев.
– Так, значит, это… – Губы не повиновались ему. – Это…
– Я сообщил в Салерно. Тут, без сомнения, doppio delitto.
[346]
Капитан Ди Бартоло с нарядом уже в дороге. Теперь вы должны…
– Двойное убийство? Но девушка не умерла.
– Да, я сказал, двойное убийство! – Он проницательно сощурил глаз и выдержал паузу. Целый разворот в «Маттино». И Луиджи, словно во сне, увидел, как толстый сержант переваливается на каком-то районном полицейском параде, выпятив жирную грудь, чтобы к ней пришпилили знак отличия. – У девки был любовник. Какой-то пьянчуга из тех, что в кафе, выводил ее на травку. А кусочек лакомый, уступать его жалко. А потом ее начал… этот американец, у которого она работала. Она запуталась. Сказала первому любовнику, или он сам узнал. И взбесился. Флаггу приходилось уводить ее из дворца, от блондинки подальше. И вот вчера ночью он увел ее на тропинку в долине. Но не учел бешеного любовника. Дружок выследил их и застал за этим делом. Сперва убил девку, потом погнался за Флаггом и загнал его к вилле. Сбросил его через парапет. Ты бы видел его голову – кровавая каша.
«Для того, – подумал Луиджи, – для того я пошел в полицию, чтобы слушать человека, который в двух метрах от смерти извергает такие помои». Вокруг гудели пчелы, висел тяжелый, сладкий запах роз. Желание ударить, уничтожить эту морду стало почти нестерпимым.
– Говоришь, молчит? – спросил Паринелло.
– Молчит, сержант.
– Ладно, следи за ней. Если что-нибудь скажет, сообщи мне. Я буду в отделении. Кто-то из этих пьянчуг. По-видимому, крупный мужчина – крупный, мускулистый. Если бы только мне удалось до приезда Ди Бартоло установить имя этого человека, я бы… – Он замолк, скорчил недовольную гримасу, словно спохватившись, что выдал себя. – Давай-ка…
