Книга Уйди во тьму, страница 93. Автор книги Уильям Стайрон

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Уйди во тьму»

Cтраница 93

Винни-Бёрд слегка коснулась ее рукой, изобразила вымученную улыбку и исчезла. Теперь они остались вчетвером: Пейтон и Гарри, Лофтис и Элен, и Лофтис, вращая в руке бокал шампанского, посмотрел на Пейтон и почувствовал облегчение. Казалось, все в какой-то мере улучшилось. Совершенно трезвый, он тем не менее чувствовал легкое, пощипывающее опьянение — от счастливых лиц гостей, от музыки, от наблюдения за Пейтон. Главным образом от наблюдения за Пейтон. Со времени окончания обряда едва ли была секунда, когда он отвел от нее глаза, — какой она выглядела сейчас счастливой, какой взволнованной, прелестной, какой сияющей невестой! И как он был не прав, думая иначе. Смотрите-ка: она ведь дважды за пять минут поцеловала его, говоря: «Зайка, дорогой мой». Его панический страх по поводу того, как пройдет обряд, был излишним.

Элен на минутку отошла обнять какую-то женщину, старинную подругу, и поверх ее плеча Лофтис увидел, как Гарри нагнулся и снова поцеловал Пейтон в губы. Почти один он это видел — во время сборищ бывают такие необъяснимые затишья, когда почетные гости, игнорируемые остальными, занятыми едой и питьем, кажутся совершенно и бессмысленно изолированными. Это тайна отдельного момента во времени, когда мы в своем странном одиночестве, даже будучи почетными гостями, можем вполне логично спросить: «Жизнь, что я тут делаю?» В эту короткую минуту можно сбросить с себя всю одежду или, хлопнувшись в обморок, умереть, и никто этого не заметит. Здесь Лофтис был единственным наблюдателем, и он это сознавал, и, наблюдая, как они целуются, почувствовал тот же нутряной вялый голод, который чувствовал утром и во время обряда, — только на этот раз это не было ни приятно, ни неприятно, а немного и того и другого, принадлежа, скорее, к воспоминаниям, чем к чему-либо еще, и вызывая снова в его памяти лишь наполовину услышанную музыку, виденный где-то солнечный свет, что-то безвозвратное. Элен отошла, был поднят бокал, зазвенел смех и застучали тарелки, сочный голос фрейлейн запел: «Tränen ins Auge» [24] , перекрывая отдаленное завывание скрипок, и сквозь окружие своего бокала, поднесенного ко рту и переливавшегося словно радуга, Лофтис увидел, как слились их губы и опустились, взволнованно затрепетав, их веки, а руки обвились вокруг друг друга в трепетном объятии. Никто этого не видел, никто не заметил, кроме него, а его раздирала отчаянная ревнивая нежность, какую он редко раньше чувствовал. Прошла всего лишь минута. Пузырьки шампанского, кисло-сладкие, возникли под его языком, а он наблюдал их как зачарованный: Гарри, смуглый еврей, красивый, видно было, как на висках слегка пульсирует кровь, и Пейтон — волосы до плеч, веки, такие тонкие, что кажутся прозрачными, опущены вниз, дрожат, а губы ее — на его губах.

Очарование разрушилось. Они внезапно оторвались друг от друга, и перед глазами Лофтиса возникла спина Элен. Обнимая одной рукой женщину, она произнесла:

— Фелисия, это Пейтон, а это — Гарри. Верно, они хорошо вместе смотрятся?

Лофтис подвинулся поближе, намереваясь что-то сказать, но тут кто-то дотронулся до его локтя. Это был Эдвард, раскрасневшийся до ушей от шампанского.

— Привет, старина. Что-то вы не слишком празднуете. Возьмите-ка этот бокал. — У него было два бокала.

— Благодарю. У меня уже есть один, — сказал Лофтис, поднимая свой бокал.

— Да там ничего и нет. — Эдвард поставил один из своих бокалов, взял у Лофтиса пустой и заменил его своим полным.

Лофтис стал было возражать, потом сдался.

— Вы же знаете: я бросил пить.

— Ну, не сегодня, — сказал Эдвард.

Лофтис почувствовал, что сдается под воздействием внезапно возникшей потребности выпить — частично из-за авторитетности тона, — и, ненавидя по какой-то причине Эдварда больше, чем когда-либо, сделал большой глоток. Он слышал этот голос за письменным столом в лагере, на мгновение увидел себя дрожащим лейтенантом: «Не сегодня, нет», — как легко в определенных условиях этот голос мог стать парализующе повелительным. Эдвард находился на той стадии опьянения, когда самолюбие становится горящим углем и люди блестящие испытывают прилив вдохновения, а люди скучные, разогретые таким вдохновением, становятся еще зануднее. Лофтис посмотрел на орла, украшавшего погоны Эдварда. «Славно было бы, — подумал он не без зависти, — стать полковником и быть раненным на Гвадалканале» (это сработало шампанское: он вдруг увидел парные джунгли, услышал глухой пулеметный треск грузовика, как в «Новостях»).

— Пейтон прелестна, — сказал Эдвард.

— Угу.

— В самом деле — прелестна.

— Угу.

— Этому Гарри повезло. Как он сумел ее подцепить?

Лофтис вкратце изложил то, что Пейтон писала ему и говорила, — то немногое, что он знал.

— Он еврей, да?

— Да, еврей.

— Выглядит он как кто-то получше. Он и должен быть таким, иначе эта маленькая дорогуша не вышла бы за него. Похоже, знаете ли, он вполне о’кей, и он мне понравился, как только я его увидел. Знаете, когда я на Гвадалканале был начальником штаба полка, у нас в аппарате был один такой. Он был одним из лучших офицеров-тактиков, я…

Но Лофтис уже не слушал его. У него возникло странное чувство, будто это он думает за Эдварда — он в точности знал, что думает Эдвард, и от этого невероятно нервничал. Он глотнул шампанского. «Так, значит, он еврей. Это важно? Нет. Да. Нет, это детские мысли». Любопытно, если уж говорить об этом, как они с Элен оба спокойно приняли этот факт, после того как Пейтон им написала. Он был удивлен, но не шокирован, как это могло бы быть десять лет назад, и еще больше удивился тому, как Элен, которую он никогда не считал нетерпимой, но которая всегда была помешана на классовых различиях, спокойно восприняла этот факт. Что она думала? Он ее об этом не спрашивал и со временем вообще об этом забыл. До этого дня. Да, до этого дня. Когда они принимали гостей, его утешили поцелуи Пейтон — он даже сейчас почти что чувствовал их на своей щеке, такие теплые, — и ее нежный, восхитительный смех. В какой-то момент они даже держались за руки, и этим касанием она словно магически сняла напряжение и тревогу, успокоила его, дала понять, что, в общем-то, счастлива. И тем не менее — и это злило его — он не мог ни минуты не волноваться: он следил за ними, а возможно, они следили за ним, они естественно поселились в его мозгу подобно миногам на животе алозы. Он искренне и стыдясь волновался по поводу того, что Пейтон выходит замуж за еврея, художника и к тому же человека, которого не берут в армию. Кроме того, он не такой уж молодой. Черт возьми, ему почти тридцать. «Ну и что? — говорила Лофтису одна часть его. — Она счастлива — ты посмотри на нее, разве этого недостаточно?» — «Да, — говорила другая часть его, — но он еврей».

Так почему? Почему он волнуется? Это бесило его. Потому что он должен волноваться, счастлива ли Пейтон. Потому, наконец, что у него появились эти подозрения из-за того, что еврей женится на его собственной дочери, тогда как всю жизнь — пожалуй, потому что вокруг было мало евреев, пожалуй, из снисходительности и доброжелательности — у него не было предубеждений против них и лишь совсем немного — против негров. Возникшие подозрения бесили его, и он переориентировал их, обратив большее внимание на гостей. Что они думают? Миллер. Зовут его Гарри Миллер. Это была одна из фамилий, поступивших прямо из Йоркшира, как, например, Хэррис или Палмер, которые (как говорили Лофтису его нью-йоркские соученики) многие евреи считают своими, так что в таких местах, как Нью-Йорк, они берут фамилии исключительно еврейские. Что гости, увидев фамилию Миллер на приглашениях и скорее всего никак это не восприняв, подумали об этом Миллере? Да, он предполагал, что именно это беспокоило его больше всего. Гости. Ну если они вообще что-то подумали, то это никак не отразилось на них. Это были леди и джентльмены. Они обратили свои блестящие глаза протестантов налицо Гарри, нашли, что оно теплое и приятное, и пожали ему руку. Возможно, они сказали: «Это особый еврей. Он мужчина Пейтон». Возможно, они так и сказали. Так или иначе, Лофтис был доволен.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация