Ю н о ш а. Какого коня?
В е т е р а н. Как какого коня? Ты что, не слышал, что ли? История-то громкая была. Не слышал? Ну ты тёмный… Так вот, слушай. В то время коней уважали. Все уважали, и мы, и наши соперники. Я придумал сделать большого деревянного коня. Мы его сделали. А сами забрались внутрь. А когда наши враги…
Ю н о ш а. А-а-а! Так это вы придумали?!
В е т е р а н (скромно). Да… Я придумал. И вот теперь сомневаюсь, надо было это делать или нет.
Ю н о ш а. Почему вы сомневаетесь?
В е т е р а н. Потому что я не думал, что так всё будет… Что не с кем будет поговорить. Что будет вот так всё, как ты сказал, «нормально». Когда была эта осада, было плохо, а мы хотели, чтобы было хорошо. А теперь «нормально». Вот и сиди здесь, и живи «нормально»… Ох, не могу, курить хочу.
Ветеран встаёт, идёт вглубь сцены, к занавесу, заглядывает за занавес, кричит.
В е т е р а н. Ребята-а, ну где вы там?
Первый воин, Второй воин, Третий воин выходят.
В е т е р а н. Ох, ребята, здорово!
Все здороваются, обнимаются.
В е т е р а н. Ребята, дайте закурить.
В т о р о й в о и н. А у тебя, как всегда, своих нет.
В е т е р а н (Третьему воину). А ты всё не куришь?
П е р в ы й в о и н. Не, он не курит. Это мракобесие.
Все четверо смеются и говорят о чём-то. Ветеран, Первый и Второй воины закуривают, и все они уходят за занавес. Звучит музыка. На сцену с уже надетым на себя летательным аппаратом выходит Икар. Аппарат во многих местах, очевидно, подвергался ремонту. Аппарат сильно усовершенствован и усложнён. Икар готовится к полёту, разбегается, пробегает всю сцену, убегает, явно продолжая разбегаться. Через некоторое время слышен звук падения и крушения.
Юноша встаёт и выходит на передний край сцены. Обращается к зрителям.
Ю н о ш а. Знаете что? Я вот сегодня по радио слышал и почему-то запомнил. Не знаю, зачем я это запомнил, но запомнил. Так вот, первый раз человек поднялся в воздух в тысяча девятьсот третьем году. Это сделали так называемые братья Райт, я запомнил. И ещё я запомнил, что они сделали так называемый биплан и пролетели на нём триста ярдов или больше. Хотя я не знаю, много это или мало, потому что представления не имею о том, что такое ярд. И ещё по радио говорили, что до них очень многие пытались, но ни у кого ничего не получилось. Очень давно пытались, но ни у кого и нигде не получилось. Да! А у братьев получилось это в Соединённых Штатах Америки, так-то… А зачем я вам это сказал, не знаю.
В это время у него звонит телефон, он берёт его. Прикладывает к уху и говорит.
Ю н о ш а. О, здорово. Слушай, ты извини, что я опоздал. Надеюсь, обошлось без проблем? Да тут такая дурацкая история получилась. Я сейчас скоро подъеду…
Юноша смотрит в зрительный зал, извиняясь, прикладывает свободную руку к груди. Изображает извиняющееся лицо, прощаясь, машет рукой и уходит, продолжая говорить по телефону.
На сцену выходит Богиня, подходит к мачте, опускает флажок с нарисованным солнцем. Свет на сцене полностью гаснет.
Конец
+1
Монолог
Говорящий – мужчина тридцати пяти – сорока пяти лет.
Меня никто не знает. (Пауза. Улыбается.) Но не в том смысле, что у меня нет знакомых и я ни с кем не общаюсь. Не в том смысле, что никто не знает моего имени, сколько мне лет или чем я занимаюсь… Мне кажется, я совсем не такой уж сложный или закрытый человек. Я не обладаю какими-то сильно специальными знаниями, не имею доступа к какой-нибудь таинственной и секретной информации. Но меня никто не знает!
Только не подумайте, что я сейчас пытаюсь сообщить такую банальную, давно привычную мысль, утверждение и практически аксиому, мол, каждый человек непознаваем, каждый человек бесконечный космос и отдельная планета одновременно. Нет, нет! Я не совсем об этом или даже совсем не об этом. Мне, например, часто кажется, что я быстро того или иного человека понял, причём понял полностью и до конца, и даже понял, что в нём и понимать-то нечего, ничего за душой у него нет и быть не может. Я догадываюсь, что многие так же думают про меня, многие уверены, что хорошо меня знают и отлично понимают.
Как легко и самоуверенно мы можем сказать про кого-то: «Да сразу видно, что он чистый жлоб. Вспомни, глаза такие бессмысленные, руки всегда влажные, холодные, губы толстые и вечно мокрые… И как его кто-то целует, кто-то же его любит…». Или: «Сразу же видно, что она чистая стерва, видно же по ней, что у неё одна цель, а в голове две извилины, да и те прямые. Вспомните, лицо у неё всегда такое хищное. И что в ней только мужики находят?! Как они ей позволяют из себя верёвки вить?!»
Такое легко и приятно говорится. Мы так уверены, что разбираемся в людях… Уж что-что, а в людях мы разбираемся! Да и прекрасно! И слава богу! Только я не об этом, я о другом.
Меня никто не знает… Меня никто не знает таким, каким я сам хотел бы, чтобы меня знали. Понимаете?! Это не значит, что все относительно меня ошибаются, нет! Просто никто не знает того, что я сам хотел бы, чтобы про меня знали. Почему? Да очень просто! Я этого сказать не могу. Не могу не потому, что это секрет, а потому, что у меня нет таких слов. Я не знаю, как такое говорить, с чего начать, о чём, какими словами и кому. Кому нужно знать меня таким, каким я сам хочу, чтобы меня знали? Кому? И что я хочу, чтобы обо мне знали?..
Может быть, я хочу, чтобы обо мне знали всё?.. Ну нет! Думаю, что я совсем этого не хочу. Даже уверен, что я не хотел бы, чтобы люди знали то, о чём я реально думаю в той или иной ситуации.
У меня есть один знакомый, он очень тонкий, умный, образованный человек, очень азартный рассказчик и спорщик. Так вот я не хотел бы, чтобы он знал, о чём я реально думаю, когда он произносит какой-нибудь свой эмоциональный и действительно глубокий монолог. Дело в том, что, когда он говорит без перерыва хотя бы полминуты, у него в левом углу рта образуется белая такая пена. А если он говорит больше минуты, то у него на губах возникает этакая слюна, которая от движения губ тянется и рвётся.
И что бы он ни говорил, какую бы чудесную и важную мысль ни высказывал, какие бы глубокие и своевременные цитаты ни цитировал, я, когда он говорит, могу видеть и думать только об этой пене и слюне. Я бы не хотел, чтобы он это знал.
А когда мы общаемся с женщинами… Ведёшь какой-нибудь учтивый и весьма витиеватый, совершенно пристойный разговор… А в голове вдруг такое проскочит. Или глаза вдруг так скользнут, в такие места… В общем, не хотелось бы мне, чтобы то, что у меня там мелькает и думается, стало известно собеседнице… Хотя боюсь, что женщины что-то чувствуют и догадываются. И сильно опасаюсь, что даже видят… Нет, не хочу так думать! Хочется верить, что получается быть таким непроницаемым, таким… Ну понимаете?! Именно что непроницаемым.
