А ещё дорогая, прежде чем куда-то уйти, перемыла всю посуду и навела порядок на кухне. Дай ей бог здоровья!
А в дверце холодильника стоят бутылки. Всё холодное. Вы берёте бутылку шампанского, потому что она самая высокая и за ней не надо сильно наклоняться. Шампанского осталось немного, оно всё выдохлось, но холодное. Вы прикладываете бутылку ко лбу и думаете: «Какое же чудесное шампанское делали в прошлом тысячелетии!»
И, не торопясь, потому что торопиться невозможно, вы достаёте из холодильника всё, расставляете прямо на кухне, садитесь у кухонного стола и делаете именно так, как хочется. Именно так, как хочется!!! То есть берёте столовую ложку, и в любой последовательности… Сначала салат, прямо из салатницы, потом торт прямо от торта, или сначала торт, потом салат… И к дурацкому серванту за глупым фужером не пошли. А вылили остатки шампанского в любимую чашку с треснутой ручечкой. И сделали три дли-и-и-нных, ки-и-и-слых, хо-о-о-лодных глотка…
И вдруг ка-а-ак почувствовали: вот он, новый век! Хорошо!!!
А по телевизору любимые фильмы, которые всегда показывали первого января в прошлом веке. И песни прошлого века. И вы сидите, и никто не звонит. Потому что все так же где-то сидят или ещё не проснулись. И так хорошо. И так ясно, что никаких техногенных катастроф не случилось, и никакого конца света. И всё продолжается. И где-то в небе летят самолёты, а за ними остаются длинные, белые следы.
А в тех фильмах прошлого века играли любимые артисты, которые там, в прошлом веке, умерли. Но любовь-то к ним осталась. И значит, всё продолжается. И новое тысячелетие уже идёт. Хорошо!………
А я хорошо помню, как был влюблён в первый раз в жизни. Я был влюблён в иллюстрацию в книжке. Книжка была детская. Да и я был маленький. Эту книжку родители не купили, а взяли у кого-то, чтобы почитать мне. Её нужно было непременно отдать. Я читать тогда не умел. Читали мне родители, я только рассматривал картинки. И вот на одной картинке я увидел женщину. Причём, подчёркиваю, именно женщину, не фею, не снегурочку, не русалку. И я рассматривал эту картинку часами, не в силах оторваться и очень опасаясь, что кто-нибудь застукает меня за этим занятием. Хотя картинка была пристойная. А какая ещё?! Это же была детская книжка! Я не понимал, что внутри меня происходило, но понимал, что не могу жить без этой картинки. А книжку нужно было отдавать. Но у меня и в мыслях не было выдернуть картинку или спрятать книжку и соврать, что я её потерял. Я впервые в жизни мужественно готовился к расставанию. А когда книжку забрали, я какое-то время страдал. И никому не мог объяснить своих страданий. Как страдал, не помню, а женщину помню, она была прекрасна.
Когда я учился в средних классах школы, у меня появилось три фотографии, на которых были совсем голые женщины. Они хранились у меня в потайном месте, и я с ними встречался. Каждый миллиметр тех фотографий был подробнейшим образом изучен. Потому что это была важнейшая информация на тот момент моей жизни. Женщины были голые. И вроде всё было видно, но ничего не понятно. А женщины смотрели с фотографий на меня серьёзно. Они так серьёзно на меня смотрели! Вокруг в жизни было много настоящих женщин, но, во-первых, они были одетые, во-вторых, совершенно непохожи на тех, с моих фотографий, и, в-третьих, никто не смотрел на меня серьёзно. Рядом с настоящими женщинами можно было стоять в трамвае или автобусе, от них приятно пахло. Я тогда не понимал, какой из них восемнадцать лет, какой сорок восемь. Они просто были взрослые женщины. Они могли погладить меня по голове, дать мне конфету, задать мне какой-нибудь детский вопрос, но никто не смотрел на меня серьёзно. А женщины с моих фотографий смотрели. Я так благодарен им за эти взгляды. Потому что всё внутри меня звенело и вибрировало от этих взглядов. Как же много было фантазий и мечтаний связано с этими женщинами с тех самых фотографий! Я их прекрасно помню. Эти женщины были прекрасные.
Как же я мечтал найти этих женщин… например, после авиакатастрофы, чтобы они были раненые или больные… найти их в снегах или во льдах. Найти их там, вынести на руках, спасти, вылечить, выходить и быть вознаграждённым… В каком направлении была бы награда, я уже догадывался. Но главное было не это, главное было: а что я в этот момент почувствую? Что это будет? Ведь я же ещё не чувствовал! Но это мне предстоит. Я же непременно когда-нибудь почувствую. И будет ли это так же сильно и прекрасно, как я этого хочу? А я этого так хочу!!! Никого не нашёл ни в снегах, ни во льдах. Но, наверное, этого со мной не случилось по той простой причине, что я ни разу не был в таком месте, о котором можно было бы сказать: «Ага! Вот они, снега или льды!»
Но когда я в первый раз в жизни целовал женщину… точнее, тогда, когда губы женщины были в секунде от моих, я в тот момент думать, конечно, не мог, но внутри меня звучало: «А МОЖЕТ БЫТЬ, ЕСТЬ ДРУГОЙ СПОСОБ?! Ведь я не умею, я боюсь. И ещё я понимаю, что там, за этой секундой, будет космос и другая жизнь. А я боюсь этого космоса. И я другой жизни не знаю. А ещё за этой секундой что-то безвозвратное. Я не хочу взрослеть! Да к тому же все так делают. Может быть, есть другой способ?! Я не хочу, как все»……… Но тут секунда закончилась, и губы приблизились вплотную, и глаза закрылись, и БАБА-А-АХ!!!!! Ну и точно, космос и другая жизнь. А был шанс изобрести новый способ. Шансом не воспользовался. Не жалею!
А вообще странное дело с фотографиями. Я имею в виду не с моими теми фотографиями, а вообще с фотографиями. Например, смотришь на какую-нибудь фотографию, которой сто лет. На ней человек, который жил сто лет назад. И он в такой шляпе, с такими усами, в таком пальто, в таких туфлях и с такой тростью, что даже подумаешь: «Он так что, по улице ходил, что ли?» Или на таких фотографиях у женщин такие платья, что невозможно представить, как они ходили в туалет. Или смотришь какую-нибудь киноленту, которую тоже снимали сто лет назад каким-нибудь ручным киноаппаратом. И на этих кинолентах люди же очень быстро передвигаются. И лошади семенят ногами. Но главное, глядя на эти чёрно-белые кадры, невозможно себе представить, что там, где это снимали, было всё цветное. И что воздух там был такой вот прозрачный, как сейчас. Невозможно себе это представить, потому что там воздух – это такие мелькающие царапинки и крестики. И все эти люди и лошади уже давно умерли.
А если идти по кладбищу и увидеть на каком-нибудь скромном надгробии фотографию того человека, который там похоронен. Но на фотографии-то живой человек. Когда он фотографировался, он же был живой. Это потом родственники выбрали именно эту фотографию. Или заходишь в какое-нибудь здание, а там, в фойе, висит фотография с траурной ленточкой, и написано, мол, коллега умер, хороним тогда-то. Или открываешь газету, а там фотография и заголовок: такой-то спортсмен разбился или министр не дожил до шестидесяти, или учёный не довёл до конца свой эксперимент. И на всех фотографиях живые люди. Которые, когда фотографировались, даже старались как-то выглядеть получше…
А каждый из нас довольно часто фотографируется. И надо же понимать, что в принципе любую нашу фотографию могут выбрать для надгробия или для фойе. Любую! Ну или если есть заслуги, для газеты. Любую! Но об этом тоже всерьёз не стоит думать. Особенно когда фотографируешься. Иначе очень странные фотографии будут получаться.
