После неё нам пели ещё. Четыре красивые девушки и один высокий парень, с очень длинными волосами, спели пару старинных, как они сказали, английских песен. После них снова пели те три красивые, что пели в самом начале. Они ещё и пританцовывали. Все пели не очень и без музыкального сопровождения. Да что там говорить! Пели плохо, но с удовольствием.
В конце мероприятия за пианино села — пианино было в аудитории — и спела красивую, громкую опереточную арию на немецком языке высокая, некрасивая девушка в очках, белой рубашке и серых брюках. Пела хорошо.
Я решил, что изучить английский или французский языки, а то и тот и другой вместе, мне не повредит. А без немецкого проживу как-нибудь.
Довольный я поехал тогда домой. На факультет русской филологии я думал тогда даже не ходить. В школе я русский язык, как предмет, не любил. А тут опять склонения, падежи… Именительный, родительный, дательный винительный, творительный и… какой? А-а-а! То-то же!
(А помните это мерзкое стихотворение для лучшего запоминания названия падежей? Ну, это:
Иван
Родил
Девчонку
Велел
Тащить
Пелёнку
Гадость какая!)
Не хотел я изучать русский язык. Да и изучение литературы было сильно для меня связано с изложениями и сочинениями на скучные и далёкие от меня темы.
Когда я ехал домой с факультета романо-германской филологии, я думал, что выбор уже сделан.
К моему удивлению родители отнеслись к такому решению без восторга.
— Нет, знание иностранных языков — это совсем неплохо, — слегка скривившись, говорил отец. — Но знание другого языка — это не профессия. Это… это знание языка и все! Это не дело, не занятие… Особенно для мужчины.
— Но это неплохая база для получения настоящего образования, — возразила ему мама.
— Это верно, — согласился отец. — Но ты знаешь, там у них… такая обстановка на факультете… Уж очень он… дамский, этот факультет. Нет, не вызывает у меня энтузиазма твоё такое решение.
Меня отцовские доводы не убедили, но интонация, с которой он говорил, и его выражение лица при этом, вносили сомнения. Он, чувствовалось, знал, о чём говорил. Он же преподавал в университете уже много лет, на экономическом (я говорил уже об этом).
Так или иначе, в апреле я потащился осмотреть последний, возможный в моей жизненной ситуации и в моём городе, неосмотренный ещё, вариант учёбы, профессии и пути.
Ехал я через весь город в университет очень спокойно, чтобы совершить формальность, снять все возможные сомнения и быть чистым перед родителями, ну… и перед собой.
Возле деканата филологического факультета нам сказали, что нужно пройти и библиотеку в зал периодической литературы и подождать, и тогда нам что-то скажут. Нас собралось человек тридцать-тридцать пять. Только барышни, тихие какие-то, многие в вязаных шапочках. Я был единственным в мужском роде. До библиотеки нужно было идти далеко, через переходы, соединяющие разные корпуса университета. Как раз была перемена. Все коридоры, лестницы, рекреации были заполнены студентами. Группами по трое или по двое, поскрипывая кожей пиджаков, проходили явные будущие юристы. Хохоча, что-то активно обсуждая, жестикулируя и не глядя по сторонам, шли студенты историки, правда, без гитар, благоухая духами проплывали чудесные англо-франкоговорящие студентки, и ещё многие и многие другие. Я же старался догадаться, кто же здесь филологи.
В библиотеке было здорово! Мне понравилось сразу. Там приятно пахло, было тихо, но не беззвучно. В библиотеке царили приглушённые звуки: тихие шаги, голоса на уровне шёпота, шелест страниц, касание книг друг о друга. Там все были заняты делом, старались никому не мешать, и, казалось, уважают ближнего. В большом читальном зале было светло и хорошо. Светло настолько, насколько может быть светло в зале с большими незадернутыми окнами в апреле в пасмурный день. За столами сидели студенты за книгами, многие писали. Тут неясно было, кто с какого факультета. Здесь все трудились. И тогда я почувствовал в первый раз, что мне тоже это всё предстоит, и что учёба в университете — это реальность, и что это, наверное, трудно, но это хорошо.
Из общего читального зала мы прошли в зал периодики, который, видимо, для нас освободили. Мы расселись и стали ждать, не зная, чего ждём. Через минут пять к нам присоединился один парень и две девушки. Парень был одет в яркую олимпийку, модные штаны и был в солнцезащитных очках не по сезону и не по погоде. Девушек, с ним пришедших, не помню. Он и они были очень шумные и диссонировали с общим звучанием библиотеки. На них пару раз шикнули работницы, и они затихли в дальнем углу, хихикая и перешёптываясь.
А вслед за ними, через небольшую паузу зашёл в зал периодики он.
Он не сразу вошёл. Он в дверях остановился, оглядел нас внимательно, очень искренне улыбнулся, кивнул и беззвучно прошевелил губами «здравствуйте». Мы все сразу встали, как встают ученики при входе учителя. Он тут же жестами, и мимикой попросил нас сесть, улыбнулся ещё веселее и медленно, стараясь не произвести никакого шума, затворил за собой дверь.
Он был… На него приятно было смотреть!
Я увидел немолодого человека, ростом чуть выше среднего, крепкого телосложения и крупной очень кудрявой головой, которая при всей его кудрявости была очень хорошо подстрижена. Волосы его когда-то были черными, как уголь, но теперь их украшала отчётливая седина. Смуглое его лицо имело крупные черты и улыбалось, а ещё это лицо украшали красивые, небольшие очки темной стальной оправы. На нём был красивый светло-серый тонкий свитер и брюки крупного вельвета цвета хаки. Ботинки его были, что называется, английские. Вся его одежда была, как из кино, а не из местных магазинов или с местного рынка. Всё это ему очень шло и очень нравилось мне.
— Здравствуйте, — сказал он тихо, но отчётливо. У меня снова возникло желание встать. — Простите, что заставил вас ждать. Для меня наша встреча — это полная неожиданность. Честно говоря, я к этой встрече не готовился и поэтому долго я вас не задержу, — после этих слов он сделал пару шагов, приближаясь к нам. — Дело в том, что мой коллега, который готовился встретиться с вами, заболел, и меня попросили вас развлечь и, если получиться, увлечь, — тут он хохотнул. — Простите за невольную рифму.
Мы затихли совершенно и не сводили с него глаз.
— Да, позвольте представиться, меня зовут Михаил Николаевич Дарвин, — из дальнего угла раздался хохоток, явно принадлежавший тому парню в темных очках. — Вполне понятная реакция, — тут же сказал Михаил Николаевич Дарвин. — И если вы, юноша, полагаете, что вы оригинальны такой реакцией на мою фамилию, то поспешу вас разочаровать — Вы неоригинальны. Моя фамилия Дарвин. Я работаю здесь в университете доцентом кафедры теории литературы. Так что, боюсь, что с тем самым Дарвиным мы, в смысле научных интересов, даже не однофамильцы.
Я хохотнул, и стоящий перед нами Дарвин тут же нашёл мои глаза и едва заметно улыбнулся мне.
