Никаких пьес он не писал. Но каждый день выдавал три-четыре подобных замысла, тут же забывал о тех, что озвучивал. Через пару месяцев театральная тема покинула его, и он начал думать о чем-то совершенно другом. Но только о художественном. Это могли быть совершенно неожиданные вещи.
Помню, однажды он позвонил мне домой очень поздно вечером, или, лучше сказать, ночью. Обычно он так не делал.
— Не разбудил? — спросил он и, услышав по моему голосу, что точно разбудил, извинился.
— Да ничего, ничего! — успокоил его я, — ты разбудил только меня, а это не страшно. Говори. Ничего не случилось?
— Я сегодня вынужден ночевать в университете, и меня обуревают разные мысли. Представляешь, так и посыпались идеи! В этот раз в области рекламы. Боюсь, что ночь будет бессонная, к утру забуду всё, что навыдумавал, а поделиться хочется.
— В какой области? — удивился я. — Рекламы?
Должен заметить, что отечественная реклама на телевидении и вообще, тогда делала только первые весьма робкие шаги.
— Да, да, рекламы! Мне почему-то пришел целый ряд идей, как можно рекламировать туалетную бумагу. Причём, рекламировать разнообразно, разностилево и, адресуя рекламу различным социальным слоям и группам.
— Серёга, ты серьёзно? — заворчал я, — Ночью про туалетную бумагу!
— Ну послушай! Это забавно! А то я забуду, — попросил Ковальский, но моего ответа не дождался и продолжил, — представляешь, я придумал разные варианты художественного осмысления туалетной бумаги, как объекта. Нужно придать туалетной бумаге респектабельности, солидности и исторической значимости. Короче, я придумал, что нужно выпускать туалетную бумагу под названием «Сикс о клок»! — сказал он и гордо замолчал, ожидая моей реакции.
— Сикс о клок? — переспросил я, туго соображая спросоня.
— Ну конечно! — радостно заговорил Ковальский. — Это придаст туалетной бумаге, как предмету, некой солидности, уважительного отношения к традиции и даже джентельменскости. Все же знают про файв о клок. Все знают, что в пять часов англичане пьют чай. У всех именно Англия ассоциируется с соблюдением традиций, с вековым укладом, с размеренной жизнью. А туалетная бумага обязательно должна ассоциироваться с размеренностью и укладом. Поэтому «Сиск о клок»! В пять часов джентельмены пьют чай, а в шесть часов им нужна туалетная бумага! — быстро говорил Серёга. — Кстати, на рулоне должно быть написано тоже что-нибудь связанное с Англией. Например, так: «Туалетная бумага «Сикс о клок» — 150 футов нежности!» Или: «Ни дюйма изъяна!» А рекламировал я бы её так: представь себе рекламный плакат, на рекламном плакате капитан дальнего плавания с мужественным, волевым лицом. Он стоит на капитанском мостике или на палубе корабля, за спиной у него бескрайнее море. Капитан держит в руке рулон туалетной бумаги. И подпись: «Это единственное, что напоминает мне о родной земле», — тут он прервался, потому что я сильно смеялся. — Ну, хватит тебе, — перебил меня Серёга, — это серьёзное художественное освоение такого объекта, как туалетная бумага. А представь себе календарь с надписью: «Туалетная бумага «Сикс о клок» работает без выходных» Как тебе? Или можно предложить нашу туалетную бумагу молодёжной аудитории. Представь себе плакат, на нём танцуют и веселятся молодые, красивые девушки и парень. Им весело. Они вспотели. Они молодые и модные. И подпись: «Оторвись с бумагой «Сикс о клок». Но надо подумать и о тех, кто не понимает, не знает, и не любит английского стиля. Им нужно предложить другое название товара. Я думал над названиями «Мысль», «Идея», и даже «Всё будет хорошо» или «Товарищ». Но пока русского названия я не придумал. Но рекламировать такую бумагу нужно совершенно иначе. Кстати, она должна быть дешевле. А реклама такая, например: на плакате стоят весёлые молодые солдаты, они улыбаются и смотрят очень весело. И подпись: «Любимый город может спать спокойно! Туалетная бумага «Товарищ»».
Он говорил ещё полчаса, я всего не запомнил.
— Ну ладно, давай спи. Извини, что разбудил. Спи, старина, а я ещё поработаю.
На следующий день он даже не заикнулся про туалетную бумагу и больше о ней, как об объекте рекламы, не говорил.
Я всегда удивлялся и завидовал способности Ковальского заниматься своими этими проектами, планами и художественными фантазиями только для самого себя. Ему было очень интересно с самим собой. Он, конечно, радовался, и искренне радовался, когда мне нравились его идеи. Но не было бы меня, он бы продолжал всё это выдумывать, никому не говоря. Останься он один на планете, я уверен, ему было бы плохо, и он бы горевал, но скучно ему бы не было. Он бы обязательно что-то сочинял бы и улыбался сам себе. Его не интересовал практический и конечный результат в виде книги, картины, спектакля, фильма или фотографии. Такой результат непременно нужно демонстрировать, показывать, предъявлять. А если демонстрировать и предъявлять, то это может кому-то не понравиться или кто-то не поймёт. А Ковальскому это было не важно. Он придумывал что-то, ему это нравилось, он радовался и всё! Самое счастливое творчество!
Ковальский будто совершенно не замечал реалий вокруг. И реалии платили ему тем же. Он одевался так, что кого-нибудь другого в городе Кемерово обязательно и часто били бы. Но только не Ковальского. Угрюмые и суровые, коротко стриженные парни, которых было много в спальных районах города, которые сидели на корточках во дворах и скверах, грызли семечки, курили и внимательно осматривали всех, кто попадал в поле их зрения. Рассматривали не просто так и не без умысла, поэтому здравомыслящие молодые горожане и горожанки старались не попадаться им на глаза. Я лично опасался их, но не раз бывал обижен и даже бит без всякой видимой причины. Так вот, даже такие угрюмые и очень настаивающие на правильности своего образа жизни парни, казалось, не замечают Ковальского. Он для них был настолько другим, непонятным и отдельным, что в нём они не видели человека. И что-то ему объяснять про жизнь, как-то его наказывать и направлять на реальный, нормальный и правильный жизненный путь или доказывать ему их превосходство, они не видели смысла. Он мог ночью гулять в самых опасных уголках города и даже не замечать агрессивности среды. Если бы он заметил эту опасность и агрессию, его бы, наверное, тут же и убила бы эта среда, но он её не замечал.
Он прогуливался по проспекту Металлургов, по бульвару Строителей или по улице Химиков, как по Оксфорд стрит или Елисейским полям. Он пил коричневый кофе в кафетерии универмага и ел булочку, и делал это с таким удовольствием, будто есть нежнейший круасан и пьёт отличный капуччино. Ему было хорошо там, где он есть. Потому что ему было хорошо с собой. От этого он так спокойно рассуждал об Австралии и Аргентине. Ему, по-моему, реально туда не хотелось. Ему нравилось об этом думать и туда хотеть. Я завидовал его независимости от… всего.
Однажды я побывал у него дома, точнее, в его квартире в городе Берёзовском. Это случилось 31 декабря. Год не буду называть. Это было давненько. Серёге пришло в голову отметить Новый год в своей квартире и пригласить туда гостей, тех, кто согласится. Мы приехали к нему днём, чтобы подготовиться к приёму гостей. Денег у нас было очень мало, и мы купили всё, что смогли купить. Всё выбирал Ковальский. Только маленькую ёлочку купил я сам. Но сначала про квартиру Ковальского.
