Дима увидел знакомого, который встречал кого-то. Знакомый был давний и дальний, Дима даже не вспомнил его имени.
— Кого встречаешь? — спросил тот.
— Своих. С моря летят.
— А сам где был?
— Да-а-а! — Дима коротко махнул рукой, — Все лето в городе просидел! А ты где так загорел?
— Я?! — знакомый хохотнул — Я-то на крыше. Все лето дачу с сыном доделывали, а жену отправил. Вот, встречаю. Как дела-то?
— Да какие дела? Лето вот заканчивается, а я в городе проторчал. Отдохнуть вообще не получилось. Ну давай!
— Ага, будь здоров!
Они пожали друг другу руки. Через пять минут Дима увидел своего знакомого с двумя большими чемоданами в руках, за ним шла статная женщина в светлом платье. Знакомый шел и улыбался сам себе.
Диме вдруг стало как-то неудобно за то, что он соврал мало знакомому человеку. Зачем он сказал, что ему было плохо летом. Ему лето было неплохо. И зачем он так оклеветал свое летнее спокойствие. Да может быть у него такого хорошего лета не будет уже никогда.
Многие рейсы задерживались по разным причинам. Рейс, который ожидал Дима, задержали на два часа. Ехать обратно в город, а потом тут же возвращаться не было смысла. Дима маялся, бродил, дремал в машине… Потом объявили, что рейс задерживается еще на час. Тут Дима совсем скис. Он думал: «Ну вот, последний летний денек, и что?» Он купил газету, но читать не смог. Внутри ничего не трепыхалось. Спокойствие еще не покинуло его.
Он сильно соскучился по жене и дочке. Соскучился по сыну, который должен был прилететь через два дня. Он соскучился, но думал об этом с расслабленным лицом и склонив голову слегка влево. Даже шум аэропорта куда-то отступил.………
Он встретил своих. Схватил дочь и поднял ее высоко на вытянутых руках, потом поцеловал жену. Они ждали багаж, дочь беспрерывно что-то говорила, что-то показывала, и даже танцевала. Жена говорила, что они ужасно вымотались из-за этой ужасной задержки. Дима пытался внимательно слушать… Но на самом деле он прислушивался к спокойствию внутри себя. Как оно там? Осталось ли еще?
Когда они подъезжали к городу, уже совсем свечерело. Дочь уснула на заднем сидении. Она спала в немыслимой для взрослого человека позе. Женя перечисляла то, что нужно было сделать уже завтра. Было ясно, что утром надо будет ехать покупать дочери обувь для школы и многое другое. Дима кивал, улыбался и думал… Нет, даже не думал, он заглядывал в глаза своему спокойствию, и пытался запомнить эти глаза. Глаза, которыми он какое-то время смотрел на мир, и ему было хорошо. Он хотел запомнить эти глаза на прощание.
Когда подъехали к дому, было почти темно.
— Ой, какие забавные скамейки поставили, ну надо же, как мило! — сказала жена.
Дима посмотрел, и действительно, увидел у подъезда новые скамейки. Когда, интересно, их поставили? Дима не заметил.
— Да, мы тут времени даром не теряли — ответил Дима тут же.
Он поцеловал жену, потом медленно и бережно извлек из машины дочь, жена взяла из багажника чемодан и сумку. Так они и пошли к подъезду. Дочка вся вспотела во сне. Дима прижал ее к себе, она вся обвисла, была тяжелая и большая. От ее волос пахло жарким солнцем, ветром и морем.
— Теплая… — сам себе сказал Дима. — Моя хорошая. — это он сказал уже почти беззвучно.
Пока жена открывала дверь подъезда, Дима коротко оглянулся на двор. Он поднял глаза и посмотрел на вершину огромного клена, который возвышался над березами и рябиной. Клен был высокий, высокий. На фоне почти совсем угасшего неба было видно, что клен стоит не шелохнувшись. Дима подмигнул ему, отвернулся, и, заходя в подъезд, улыбнулся… едва, едва, прощаясь…
Планка
— Коля, ну что ты так суетишься!? Не бойся ты!
— Ты что, в самом деле собрался с ним драться? А вдруг он какой-нибудь боксер.
— Ну и что? Разобьет он мне морду или я ему рожу разобью. Ты-то чё переживаешь? Давай лучше выпьем.
— Семеныч, тебе уже хватит, не пей больше…
— Коля! Ты же знаешь, мне бесполезно говорить «Не пей, тебе хватит». Давай, возьми еще виски. И возьми сразу по сто, чтобы два раза не бегать.
— Да взять-то я возьму. Ну ты что, в самом деле пойдешь драться? Ты головой своей подумай. Пойдешь драться с этим пацаном? С этим пьяным щенком?
— А я кто? Я пьяный кобель и все. Чё ты суетишься, Коля!? Ну разобьют мне мою рожу, не твою же.
— Не-е-е, Семеныч! Так не пойдет! А я стоять что ли буду и смотреть? И вообще, как ты себе это представляешь?
— Никак! Я это себе никак не представляю. Мне все равно. Можно здесь прямо, а можно отойти в туалет.
— Да тут милиции посмотри сколько! Охрана…
— Тогда в туалете. Мне насрать! Пойдем в туалет. Да и что мы пять раундов будем биться что ли? Раз, два и все. Сам же знаешь.
— Ты с ума сошел?! Точно, с ума сошел! Зачем тебе это надо? Я пойду прямо сейчас позову вон того лейтенанта, скажу ему, что этот пацан перепил, залупается на солидного человека…
— Тогда, Коля, я тебя отмудохаю, понял…
— Это пожалуйста! Долетим домой и…
— Не вздумай этого делать! Сейчас пока сидим? Все тихо? Ну, вот и давай сидеть. А дальше будет видно. К тому же, может он сам милиционер. Ты лучше пока возьми еще вискаря. Сходи не службу, а в дружбу. Давай, Коля! Два по сто. И шоколадку какую-нибудь возьми.
Николай Николаевич пошел к буфету. А Игорь Семенович остался сидеть за столиком, за которым они просидели уже почти два часа, и столик был заставлен пустыми пластиковыми стаканчиками. За это время они уже выпили грамм по триста виски. Точнее, Игорь Семенович выпил грамм триста пятьдесят, а Николай Николаевич на сто грамм меньше. Но это была не первая и далеко не первая выпивка за этот вечер.
Игорь Семенович посмотрел на свои руки, которые лежали на столе. Большие, пухлые и сухие руки. Толстые, упругие пальцы, ногти очень коротко пострижены. Он сжал левую руку в кулак. Кулак получился серьезный. На запястье виднелся шрам с остатками давно и неудачно сведенной татуировки. Когда-то на этом месте было слово «Игорь». А потом, тоже давно, Игорь Семенович попытался выжечь эту наколку марганцовкой. Получился шрам, от которого кулак смотрелся еще более грозно.
Он разжал левый кулак и сжал правый. На круглых костяшках этого кулака побелели мелкие рубцы, следы давних драк. Когда-то он попадал этим кулаком по зубам, и даже выбивал зубы, разбивая кулак в кровь. Тогда боли он не чувствовал. Боль приходила только после драки. Но не дрался Игорь Семенович уже давно. И сам давно не получал ударов кулаком по лицу. А когда-то, тридцать лет назад, дрался он частенько. Без драки было тогда нельзя.
— Семеныч, Семеныч, кулак-то разожми, — сказал Николай Николаевич, вернувшись к столику с двумя пластиковыми стаканчиками и шоколадкой в руках.
