— Оп-па! Кого мы видим! — услышали мы. Интонация была такая, к которой мы уже привыкли.
К нам подошёл старшина, одетый по форме и с повязкой на руке.
— Садитесь, раздевайтесь, и будем говорить — сказал он тоном, в котором чувствовалась даже не сталь, а стужа Антарктиды. Мы сели. — Ну-у-у. Откуда прибыли?
Молчать тут было уже нельзя, и мы сказали, точнее, кто-то из нас сказал.
— Так вы чё, из учебки что ли? — разочарованно сказал вахтенный старшина. Мы подтвердили.
Было такое впечатление, что все страшно огорчились. А огорчились они тому, это мы узнали и поняли существенно позже, что мы уехали из дома уже больше полгода назад. То есть мы были, как несвежие газеты. Конечно, газету полугодовой давности можно полистать, но без особого удовольствия и уж совсем от нечего делать. От нас свежих новостей о гражданской жизни получить было трудно. Да и мы тоже уже мало чему удивлялись, мы были усталыми, и на нас производить впечатление было не интересно.
— Из Красноярска кто-нибудь есть?
— И Туапсе?
Земляк, среди нас нашёлся только уроженцу Тюмени. Парень из Тюмени, большой и сутулый, увёл своего земляка куда-то в угол и стал с жадностью узнавать его адрес, школу, имена знакомых и пр. Было слышно, с каким наслаждением они называли друг другу называния знакомых улиц…
— Нам сказали, что вас надо покормить — сказал старшина с повязкой — что вы, мать его, голодные! Мы, конечно, вас накормим, если вы потерпеть не можете. Я пойду, принесу вам поесть, потом помою за вами посуду. Потому что вы здесь пока ниху… ничего не знаете. Вы этого хотите? Вы потерпеть до утра не можете? — он уставился на нас самым иезуитским образом и ждал. Мы хлопали глазами и молчали.
— Ага! — продолжил он — Значит, я должен пойти, разбудить кока, старшину первой статьи Джумагазиева, который устал за целый тяжёлый день, а ему с пяти утра снова готовить? Значит, вы хотите, чтобы я разбудил усталого человека, который отслужил уже два с половиной года и сказал ему: «Эльдар! Тут пришли молодые люди, очень хотят есть, накорми их как можно скорее, а то если их не покормить, то они пожалуются на тебя.» Вы этого хотите? То есть, хотите жрать, аж совесть потеряли?
— Да нет! Мы… — начал было я.
— Да что нет, карасина?! Жрать-то хотите? — продолжал дежурный старшина.
— Чё ты, Терёха, к ним цепляешься. Нормальные пацаны, — сказал, слезая со своей койки, усатый моряк, широкоплечий, как краб. — Щас хлеба и масла найдём, чаю запарим, пусть пацаны отогреются. Видишь, их и так задрочили уже, — тихо сказал он, — сидите, пацаны, всё хорошо. Сёдня отдыхайте. Завтра разберёмся, кто вы такие, а сёдня отдыхайте, — и обращаясь ко всем в кубрике, — Чё, как не родные? Забыли, как самих сюда привели? Сами ссали, так что трап отмыть не могли. Сидите, пацаны, всё нормально будет. Если вы нормально, то и мы не звери. Всё будет по-людски…
Я снял с головы шапку и почувствовал, что вспотел как мышь. Я был весь мокрый под шинелью, робой и тельняшкой. Мне вдруг стало как-то всё равно, что будет дальше, что будет со мной и будет ли вообще. Нам что-то говорили, мы отвечали. Выяснили, что я по своей неизученной мною специальности, торпедист и прибыл на корабль, чтобы служить в минно-торпедной команде, то есть боевой части 3. Мне показали моего непосредственного командира и других минёров и торпедистов. Нашли койку. Простыни пообещали на следующий день. Потом повели показывать где гальюн (в смысле, туалет). Я стоял в гальюне и смотрел на то место, куда буду ежедневно и по нескольку раз ходить, скорее всего, буду его много раз чистить и мыть, проведу в этом месте много времени. Мне этого очень остро не захотелось!
Потом мне показали торпедные аппараты, погреб, где хранились глубинные бомбы, какие-то ещё помещения. Через десять минут я понял, что уже не помню, как вернуться в кубрик. Лабиринты коридоров, двери, двери, двери. Трапы, идущие вниз, трапы, ведущие наверх. Хитросплетения бесчисленных кабелей, каких-то трубок, везде таблички, трафареты. Сплошной клубок механизмов… и везде люди. Все знали друг друга и все знали всё… Знали, как что называется, что для чего нужно и главное, они знали, что они должны делать.
А мне вдруг тало скучно, как-то нестерпимо скучно, даже пропало желание помыться, смыть грязь дороги и пот. Было ясно, что я скоро всё это узнаю, запомню и буду, наверное, не хуже других. Не хуже других! Но мне так отчётливо вдруг этого не захотелось. Впереди были два с половиной года. Но они казались бесконечными. Я почувствовал, что это всё навсегда. И даже не корабль и служба… А всё это… Всё это… Жизнь, наполненная какими-то обязанностями, занятиями, делами и людьми. Мне нужно будет жить среди и вместе со всеми людьми. Почему я раньше делал это и жил среди людей, но никогда не думал, что мне приходится это делать. А этот корабль, эту форму, которую я ношу, эту еду, которую я ем, правила, уставы, законы и даже слова придумали другие люди. А они ведь другие. Они другие! Они даже не то, что не такие, как я, они просто не я! И так было и так будет. Так я и буду жить…
— Ну чё? Не спи, замёрзнешь! — сказал, подтолкнув меня в спину, тот самый плечистый парень, который заступился за нас, — Не ссы, привыкнешь. Ты, главное, всё делай быстро и думай! Будешь думать и успевать — тебя зауважают. А чего ещё надо? Давай, иди спать. Завтра тебе никто сопли вытирать не будет. Ну, а если чё-то непонятно, ты спрашивай. Давай, не шароёбься здесь, — и он ловко скользнул вниз по трапу и скрылся.
А я не знал куда идти. Я наугад открыл одну дверь, в лицо ударил ветер и холод. Там, за дверью была ночь, и блестели намёрзшим льдом леера (ну, скажем, перила вдоль борта). Я закрыл дверь и окончательно растерялся. Те, кто показывали мне корабль, куда-то исчезли. Мне показали, может быть сотую часть того, что можно было показать, но я уже всё забыл и заблудился.
— А вот ты где?! — услышал я вдруг. Меня нашли. — Ты тут один не броди, а то утащат тебя в трюм и кранты.
— Кто утащит?! — спросил я
— Кто надо! — получил я ответ.
Когда я засыпал, а, точнее проваливался в сон, лёжа на маленькой своей железной койке, на которой до меня спали многие и многие. Я засыпал на одолженной мне простыне и подушке… Я проваливался в сон, оглушенный величием моего открытия. Я именно проваливался в сон, даже не желая ни спать, ни дышать, ни жить… «мама, мама, мамочка….» звучало во мне и губы мои, я это чувствовал, слегка шевелились.
Встреча с мудростью
Самым старшим, в смысле, взрослым человеком у нас на корабле был наш боцман, старший мичман Хамовский. Многие по незнанию думают, что боцман — это такое звание. То есть бывают лейтенанты, старшие лейтенанты, адмиралы… и есть боцманы. Так вот нет. Боцман это должность, типа завхоза на корабле, но только с более широкими функциями. Боцман не только хранит и бережет, а порою и подворовывает разное имущество и такелаж, от мыла до последней веревочки, но и следит за правильным использованием всего-всего. Он обучает матросов вязать узлы, правильно швартоваться, правильно мыться и стирать одежду, еще он контролирует чтобы все было и находилось в соответствии с флотскими и корабельными порядками, традициями и уставами. А если хотите, он учит матросов даже правильно, по-флотски, говорить. От того, какой на корабле боцман, зависит очень многое, от внешнего вида корабля до общего настроения экипажа. В общем, у нас боцман был старый, толстый, абсолютно хрестоматийный, очень строгий и по фамилии Хамовский.
