Что тут началось… Но я не об этом.
Когда мы с Джамалом служили первый свой год на корабле, нам приходилось периодически чистить картошку. Часто мы делали это вместе вдвоем. На 130 человек картошки надо было чистить много.
Джамал чистил картошку очень просто. На каждую картофелину у него уходило шесть движений ножом. Вне зависимости от размера картошки у него получался небольшой кубик. Все кубики у него выходили приблизительно одинаковые.
Он сидел понуро, резал картошку, и внутри него закипала обида, раздражение и какие-то слова. К восьмой картофелине он громко ворчал, к десятой ругался по-аджарски, а после двенадцатой сильно бросал нож и получившийся кубик в ведро. Потом он бил себя ладонями по щекам и громко говорил ведру по-русски…
— У меня три сестры, понял! Один старший, две младший! Я один сын! Я эту картошку в руки не брал никогда, — и дальше снова по-аджарски.
Так он говорил минуту. Потом тихо брал нож и очередной корнеплод, и все повторялось в точности. И так через каждые двенадцать, до самого конца, в смысле, пока картошка не заканчивалась.
Когда Хамовский увидел его способ обработки картошки, он приказал выбрать из очисток все джамаловы обрезки, а потом заставил меня на глазах у Джамала очистить их и бросить в ведро с чищенной картошкой. Джамалу же он приказал стоять и смотреть. Я ковырялся очень долго, и это было трудно. Когда я поднял глаза на Джамала, в глазах его стояли большие слезы, а зубы он сжал так, что скулы побелели. Хамовский тоже стоял и смотрел.
В следующий раз, когда мы снова попали на камбуз, чистить картошку, Хамовский явился сразу. Он забрал у Беридзе нож и дал ему обычную алюминиевую ложку.
— Скобли. Это картошка, а не дрова. От твоей чистки человек двадцать таких же, как ты, моряков, вообще остались без картошечки, — сказал он медленно, строго и сразу ушел.
Джамал долго и безропотно скоблил картошку ложкой, только пару раз вышел из камбуза покурить. Любил наш боцман Джамала, что тут сделаешь.
Но после случая с котлетой Джамала полюбили все. История с котлетой передавалась из уст в уста, и я думаю, будет передаваться, пока на нашем корабле поднимали или поднимают военно-морской флаг. Эта история будет жить, пока жив наш корабль.
К тому моменту, как она, эта история, произошла, мы прослужили на корабле больше половины положенного срока. Джамал отпустил большие черные с рыжим усы и заматерел безусловно.
В тот самый день стояла жара, было начало лета, и к тому же была суббота. В субботу на всех кораблях проводится большая приборка, а потом баня. Мы драили свой корабль с утра и до самого обеда, раздевшись до трусов. В то же самое время на пирсе работали солдаты из строительного батальона. Они что-то заливали бетоном, что-то подмазывали, в общем, ковырялись. Их было человек восемь довольно заморенных и закопченных солдатиков. С ними был толстый краснолицый прапорщик, который сидел в тени с носовым платком на голове и сильно потел.
Конечно, со всех кораблей солдатам кричали: «Эй, дальневосточники, сапоги не жмут?» или «Алё, гвардейцы, а где вы автоматы свои забыли?» и прочее.
Противостояние строительного батальона и моряков было не шуточным. По субботам иногда бывали танцы в Доме офицеров в посёлке. Там же показывали кино. И встречи военных строителей и моряков заканчивались обычным мордобоем, в котором моряки всегда одерживали верх по причине большей сплочённости и лихости. Но надо отдать должное и солдатам. Они однажды здорово и больно отомстили нам. Представляете, утро, на всех кораблях экипажи построились для подъема флага, а по пирсу бегает грязный поросенок, или даже лучше сказать кабанчик, одетый в грязную тельняшку. Это была месть и месть, угодившая в самое сердце каждому моряку.
Так вот. Солдатики работали с утра у нас на пирсе, работали до обеда, а обед им не привезли. На кораблях прозвучали команды: «Закончить приборку» и следом «Команде обедать». Мы побежали умываться, а потом заспешили к субботней трапезе.
По субботам давали котлеты. Только по субботам и только в обед! Котлеты выдавались по одной на каждого члена экипажа в независимости от выслуги лет. Котлеты были большие, плоские и состояли из толстого слоя жирной хрустящей панировки, хлеба и мелко перемолотых жил, хрящей и еще неведомо чего, лучше было не знать, не догадываться и не думать! То есть, котлеты были очень вкусные. Их ждали всю неделю. Джамал эти котлеты, точнее, свою котлету ел всегда медленно, с удовольствием и относился к ней очень серьезно.
В ту субботу его отправили куда-то с группой матросов, чтобы нарезать ветки для веников и метел, которыми подметали пирс и дорогу возле ворот, ведущих на пирс. Короче говоря, его с самого утра на корабле не было.
Мы поспешили на обед, а солдатики на пирсе сидели, грустно курили и пили воду из фляжек. Их краснолицый прапорщик куда-то пропал.
— Что, служба, лапу сосем?! — услышали мы неповторимый голос Хамовского, — Кинуло вас командование?
— Курим мы, товарищ мичман, — ответил с пирса маленький чубатый сержантик. Ответил не без достоинства.
— Вижу, что не Машку щупаете! — ответил Хамовский — Ты, сынок, помолчи тут. Курить натощак вредно! Сапоги можно откинуть раньше положенного, — сказал он, дымя сигаретой, — Посидите маленько.
Хамовский ушел, а мы сгрудились у борта и ждали что будет. Вскоре Хамовский появился на палубе вместе с командиром нашего корабля, миниатюрным капитаном второго ранга, у которого был тихий голос и всегда сияющие ботинки. Для нас он был чем-то средним между полубогом и просто богом. Хамовский ему что-то объяснял и показывал рукой на солдат на пирсе. Командир слушал внимательно, коротко посмотрел на солдат, коротко кивнул и ушел.
— Эй, военные! — крикнул на пирс Хамовский, — Внимание, я сейчас к вам приду. Готовьтесь, мужчины.
Солдаты тут же встали, потому что такому голосу нельзя было не подчиниться. Они поправили форму и почти выстроились.
— Вольно, вольно, — говорил Хамовский тяжело шагая по трапу на пирс, — значит так, бойцы, вас приглашает пообедать наш славный экипаж. Добро пожаловать на борт! — тут он повернулся в нашу сторону и погрозил нам своим огромным мохнатым кулаком, но при этом подмигнул, — Вот только вам придется разуться, потому, что на палубе корабля в сапогах ходить нельзя. Но экипаж к вашему приходу произвел приборку, так что не волнуйтесь.
— Товарищ мичман, босиком что ли? — спросил все тот же сержантик.
— Сынок, тебе не кажется, что ты уже много сказал, а? — рявкнул Хамовский, — Скидывайте сапоги и шагом марш обедать. Сапоги оставить здесь. Не ссыте, никто не возьмет.
Солдаты и сержантик стали разуваться под наше улюлюканье. Особым смехом было встречено разматывание портянок.
— Цыц! — крикнул Хамовский, — Мы уважаем братские рода войск! — и он снова нам подмигнул.
Ноги у солдат были, скажем, не самые чистые в мире, и ногти были у них не самые постриженные. Они шли по палубе корабля робко и боязливо, чему мы были рады, а Хамовский шел за ними как пастух за гусями.
