— А завтла ты меня возьмешь?
Я поднимаюсь из-за стола, иду с чашкой к мойке.
— Иди собирайся, мы опаздываем.
— А завтла ты меня возьмешь? Я не хочу на пятидневку!
Хоть и не оборачиваюсь, делая вид, что занята мытьем посуды, чувствую, как захлопали у него все быстрее ресницы — вот-вот расплачется, но кричать начинаю первой:
— А если и на пятидневку — что плохого? Вон Сережка Ларисин все время на пятидневке! Имею я тоже право отдохнуть?
— Не имеешь! — Все. Заревел. Бросаю чашку, обнимаю его.
— Антошечка, милый, так надо… С тобой Валя будет, и я буду каждый день приходить.
— Не хочу на пятидневку! Чхи!
— Не обезьянничай, нету тебя насморка!
— Чхи!.. К-хе!.. Не хочу на пятидневку! Не хочу на пятидневку!
Нет, это невозможно. Решила быть твердой — надо быть твердой до конца.
— Это не ребенок, а наказание! В Сибирь его ссылают! Собирайся, не выводи мать из себя! — ору я таким страшным голосом, что самой становится страшно.
Едем в нашем персональном экипаже, Лариске опять подвезло, и нам заодно.
Обнимаю Антошку, а он не шелохнется под моей рукой.
— Детсад! — объявляет наш Коля, как в настоящем автобусе, только не по радио.
— Ну, мой милый, будь мужчиной, — целую я Антошку. — Все хорошо? Да? Валюшка, следи, чтобы ночью не раскрывался, у него манера ногу высовывать, а у вас сквозняки.
— Не беспокойтесь, мамаша! — Валюшка выпрыгивает из автобуса и профессионально командует: — Дети! Взялись за руки! Пошли!
Повели наших мальчишек…
— Ну? — дорывается наконец до вопроса, который ее давно мучил, Лариска. — Так ты это серьезно?
— А что?
— Нашла — любовь…
— Любви, Лариска, вообще нет, а он — единственный, кто об этом честно говорит.
— Ну, мать, с тобой не соскучишься, — только и может вымолвить Лариска и молчит всю оставшуюся дорогу.
Вечером, после работы, я привела квартиру в идеальный порядок, частично переставила мебель, создала уютное освещение, надела новое платье, туфли на каблуке и села ждать.
Вот и звонок в дверь.
Иди открывай, пути назад нету.
На пороге стоит Вениамин, с маленьким чемоданчиком, почему-то в теплом пальто, хотя до морозов еще далеко. Основательно собрался, надолго.
— Здравствуйте…
Вид у Вениамина все-таки растерянный. Но я все успела продумать, и голова у меня работает четко, как часы.
— Здравствуй. Раздевайся. Это все твои вещи?
Он поставил чемоданчик аккуратно в угол прихожей.
— В основном. Бумаги, книги, материалы к диссертации…
— Проходи.
Мы проходим в комнату.
— Садись.
— Где?
— Где хочешь. Ты же дома.
Он осторожно присел на краешек дивана.
— Да, действительно. Трудно сразу, понимаете… У вас как-то по-новому. Перестановка.
Я достаю из бара бутылку, ставлю рюмки. Наливаю:
— За новоселье!
Вениамин берет рюмку, смотрит на меня:
— За вас, Оля. Вы удивительная!
Глядит на меня, глядит — и не пьет.
— Вениамин, может быть, вы считаете, что я зря позвонила? В таком случае…
— Что вы? Просто я не думал, что так на самом деле бывает. Я, понимаете, Оля…
— Вы хотели за меня выпить.
— Да… — Выпил. — Это что такое?
— Ликер. А что?
— Вкусно, — расслабился, вроде полегчало. — Понимаете, Оля, обычно мы говорим миллион слов, и каждое исполнено смысла и значения — но они куда-то уходят, растворяются в суете…
— Я все хорошо помню. Могу повторить.
— Что вы! Я тоже помню. Поэтому я и приехал, не думая. Хотя мама и устроила мне скандал.
— У тебя хорошая мама?
— Мамы все хорошие. Плохих не бывает.
Вот этого тебе не следовало бы сейчас говорить. Сразу вспомнилось сегодняшнее утро, Антошкины глаза…
— Правда вкусный ликер, — меняю тему. — Еще выпьем?
— Выпьем!
— И давай — на «ты»! Надо ведь с чего-то начинать нашу жизнь.
— Все это похоже на сон. — Он выпил рюмку. — Что, надо поцеловаться?
— Непременно.
Робко клюнул в щеку, сел, молчит, трет ладонями вытертые джинсы.
— Знаете… Знаешь, врежем еще этого ликера!
— Врежем.
— Нет, я сам налью. Все-таки я мужчина! И скажу тост. Понимаешь, я дожил до тридцати шести годов и всегда был человеком, которому некуда спешить. Не спешил в работе, не спешил взрослеть, набираться ума, регалий, богатства — и все потому, что у меня не было главного: дома, в который мне хотелось бы спешить. И вот я обрел этот дом…
— Кстати, — говорю я, вставая, — давай я тебе сразу покажу, что в этом доме где. Это, как ты понял, гостиная, она же спальня. Теперь иди сюда — тут Антошкина комната. Вот здесь, смотри, в стенном шкафу — эти полки я для тебя расчистила, можешь положить вещи. Ну, туалет, ванная.
Там — кухня.
Он покорно бродит за мной по квартире. Возле кухни потянул носом:
— А чем так пахнет вкусно?
— Едой. Ты голодный?
— Я… вообще, не…
— Сейчас будем ужинать. Извини, секунду. — Отправляю его в комнату, сама остаюсь на кухне.
Оглядела еду — ничего. Нравится. И я себе нравлюсь пока; главное сейчас — посторонних мыслей не брать в голову.
Ужинаем в комнате, парадным образом, с салфетками в салфетницах. Кофе с мороженым на десерт.
— Ну как?
— Изумительно.
— Каждый день я тебе, конечно, такого ужина не обещаю.
— Все равно — ты прекрасная хозяйка! Обычно женщины сейчас почему-то этого стыдятся, а почему? Женщина должна быть женщиной, и прекрасно, что ты это понимаешь, и это подарок судьбы, что я тебя встретил, именно такую. Настоящую русскую женщину, из тех, понимаешь, что и коня на скаку, и в избу, и в Сибирь за декабристами…
— Я не хочу в Сибирь, Вениамин. Нам и здесь, надеюсь, будет неплохо. Подожди… я сейчас.
Выпорхнула деловито в Антошкину комнату. Так было задумано. Сняла парадное платье, переоделась в уютный халат, талию затянула поясом…
Он стоит у полки, уткнув нос в раскрытую книжку, очки на лбу. Оглянулся:
— Какое красивое платье! Вечернее?
