Чухонцев рассматривал странный, прикрытый стеклянным колпаком предмет, комбинацию из пружинок и присосок.
— Но отчего же, — сказал он, — вы все-таки решили, что неизвестный покупатель не отступился и теперь хочет вас убить?
Куклин расхохотался:
— Что же ему остается? Открытие-то гениальное, он с двух строк раскусил… А — черный автомобиль?
— Черных «Даймлеров», — сказал Чухонцев, — по моим сведениям, в городе не меньше семидесяти… Но, конечно, мы не имеем права исключить опасность. Я берусь за ваше дело.
— Я заплачу, я имею…
— Об этом после, — перебил Чухонцев. — Начнем с пассивных мер предосторожности. Где вы храните вашу тетрадь?
— Простите… — Куклин замялся. — Это, пока… даже вам…
— Хорошо. — Чухонцев понимающе кивнул. — Тогда, в первую очередь, завтра же закажите прочную решетку на окно. Никому не открывайте дверь. Систему контрольных ниток — сохраняйте. И обо всем, что покажется подозрительным, — немедля телефонируйте мне.
Слушая его речь, Куклин как-то непривычно расслабился, глаза его прояснились, ушла с лица напряженность.
— Вы, конечно, слишком молоды… Но я вам почему-то верю. Не сочтите за труд проводить меня до аптеки?.. Мне нужна глауберова соль для опыта, а каждый выход…
— Понимаю. А что это такое, если не секрет? — кивнул Чухонцев на предмет под стеклянным колпаком.
— Это? Ерунда. Храню как свое первое изобретение.
— И все же?
Куклин снял колпак, тронул кнопку, и пружинка, расправившись, хлопнула Чухонцева присоской по руке:
— Машинка для убиения комаров.
— А, — отозвался Чухонцев, удивленно глянув на изобретателя.
Они вышли из аптеки и прощались, когда из глубины улицы появился черный «Даймлер».
Роняя свертки, Куклин мгновенно шарахнулся в подворотню. Машина проехала мимо.
Чухонцев достал блокнот и на всякий случай записал номер: «551».
Пожилая дама в окошечке почтамта приветствовала посетителя по-свойски:
— С Рождеством, Петрик! Вам — телеграмма из Осташкова, от родителей, поздравительная.
Чухонцев невнимательно оглядел протянутый красочный бланк и раскрыл было рот, но дама опередила вопрос:
— А денежного перевода — пока нет. Праздники — на верное, почта опаздывает…
— Рад, взаимно рад, господа, с праздником! — появился на освещенной эстраде конферансье во фраке, встреченный аплодисментами, — и также поаплодировал публике. — О, какое общество! — прищурился он, оглядывая столики пышно убранного кафе-шантана «Колизеум». — Но вспомним же в эти дни Рождества и о бедных бутонах на клумбе нашего благополучия, о детях подворотен и клоак… «Танец апашей»!., в исполнении Поля и Мари!
Чухонцев сидел за столиком в углу, одетый в неизменный свой клетчатый костюм, и, невнимательно слушая конферансье, проглядывал вечернюю газету.
Грянул оркестр, на сцену выбежала апашка в растерзанном платье, ее тотчас настиг свирепый апаш, схватил за руку и, раскрутив, отшвырнул в угол эстрады.
В зеркальных дверях с зелено-фиолетовыми декадентскими витражами появились неразлучные граф и Бобрин. Они оглядели зал, заметили столик с одиноко сидящим Чухонцевым и, с улыбкой переглянувшись, направились к нему. Бобрин дружелюбно щелкнул каблуками:
— Вы разрешите, Петр Григорьевич?
Чухонцев поднял на них глаза.
— Надеюсь, мы достаточные друзья, чтобы не помнить глупых обид?
— Пожалуйста, садитесь, господа, — сказал Чухонцев, подвинулся и снова уткнулся в газету.
— Что ж вы так исчезли таинственно? — говорил Бобрин, усаживаясь. — Впрочем, нас тоже потеснили довольно скоро. Похоже, наши не пляшут, граф?
— Да, — согласился граф. — Этот Калигула на белом коне… Впрочем, с его состоянием легко быть оригиналом.
— Лошадь, говорят, он купил в цирке, прямо с арены, каково?.. А ваше агентство по-прежнему не приносит дохода? — Бобрин кивнул на скромную бутылку содовой. — Не стесняйтесь, Петрик, если… Я готов, по-дружески…
— Благодарю, не беспокойтесь…
— Ах, да! — вспомнив что-то, воскликнул Бобрин. — Вы ведь, кажется, нашли наконец дело? Я вас поздравляю! — объявил он и рассмеялся. — Этого месье Куклина я знаю с детства!..
Чухонцев удивленно поглядел на корнета.
— Да видел, видел вас в столь приятном обществе, проезжая мимо с Жекой Оболенским на моторе…
— Номер — пятьсот пятьдесят один?
— Завидую вашей наблюдательности, но поверьте, Куклин — пустая трата сил. Он был когда-то способным инженером у моего отца, но абсолютно сумасшедший тип. Изобретал черт-те что… крысоловки, клопобойки… отец его выгнал. Что же изобрел наш Архимед на сей раз? Тараканодавку?
— Не совсем, но… — Чухонцев улыбнулся с некоторым усилием, стал складывать газету — и, вдруг застыв, резко изменился в лице…
Закончив танец, апаш за волосы уволок партнершу в кулисы. Конферансье переждал аплодисменты и объявил:
— Как нужен сейчас глоток свежего, благоуханного воздуха! И он ждет вас, господа: выступает наша чудесная Ванда, наша несравненная госпожа Лавинская! Романс «Утро туманное»!
Бобрин поднялся, захлопав шумными ладонями. Лавинская, вся в белом, с алой розой у лифа, стояла, сияя синими глазами и даря залу улыбки и воздушные поцелуи.
Увидела Бобрина и графа — улыбнулась им; рядом заметила Чухонцева, собралась было и ему послать поцелуй — но рука ее остановилась на полдороге.
Не глядя на эстраду, Чухонцев несся к выходу и едва не сбивал тесно стоящие столики. Недоуменно оглянулся на опустевшее место Бобрин. Одна газета лежала на столе, и в ней жирно чернел заголовок: «Страшная драма на Лиговке»…
Обильный, крупный снег шел в этот вечер.
Чухонцев на ходу спрыгнул с санок, вбежал в домовую арку. Возле поленницы дворник что-то важно рассказывал обступившим его кухаркам. Единым духом Чухонцев поднялся на пятый этаж. Дверь в квартиру была приоткрыта, на площадке курил полицейский. Чухонцев предъявил ему карточку, тот уставился на нее с недоумением, но в квартиру пропустил.
В комнате толпился народ: нижние чины полиции, агенты в штатском, понятые. Фотограф возился возле своего аппарата. На полу, уже уложенный на носилки, вырисовывался под белою простыней труп.
— А вот и наш Пинкертон! — к Чухонцеву направился крепкий седоусый пристав в распахнутой шинели и приветливо пожал ему руку. — Ничего интересного, Петруша. Нормальное самоубийство ненормального.
Чухонцев невольно вскинул взгляд на балку с крюком.
— Она самая, — поймав его взгляд, подтвердил пристав и вздохнул. — Будто специально была приспособлена. Непризнанный гений, изобретатель перпетуум-мобиле… Было. И не раз — даже скучно.
