Гарик. Баба, закрой пасть…
Рахиль. Сам закрой пасть. Что мне за дело до тебя…
Злота. Рухл, ша…
Миля. Ты голодный, сынок?
Гарик. Нет, батя, я пил чай и ел хлеб с маслом.
Миля. Ну, тогда одевайся потеплей. (Уходит и возвращается в полушубке и шапке с каким-то приспособлением в руках.) Это, сынок, для разравнивания сугробов… Похоже на сачок для ловли рыбы, но вместо сетки решетка… Возьми там в передней топор… Топором рубят майну, ну, прорубь, а сеткой вытаскивают обломки льдин… Понял, сынок, ну, пошли. (Они уходят.)
Рахиль. Путь идут, что мне за дело… Рузя будет кричать, что он Гарика взял с собой на речку, но при чем здесь я?..
Злота. Ша, Рухл, зайдем-ка к себе… Вот они возвращаются, дверь хлопнула.
Входит Сумер с кошелкой.
Сумер. Что у вас дверь открыта?
Рахиль. Почему ты заходишь и никогда не здороваешься?
Сумер (смеется). Слышишь, Злота? Рухл уже хочет со мной ругаться… Я спрашиваю, почему дверь открыта?
Рахиль. Физкультурник ушел. Он же ходит на речку и раздевается голый и бегает там, как сумасшедший, по снегу. И купается в прорубь. (Смеется) Пусть он купается, но зачем он ребенка берет с собой, зачем Гарика берет с собой?..
Сумер. А что слышно у Гарика?
Злота. Ой, несчастье… Он только хочет жениться на Тинке…
Рахиль. Ой, Сумер, я железная, что я все это выдерживаю. Лучше находиться в тюрьме, где ты был два года, чем это выдерживать.
Сумер (смеется). Ты хочешь в тюрьму? У меня там осталось много знакомых. Даже попки, что сидят на вышке с оружием, мои знакомые. У меня там был швейный цех. Мы шили мешки, спецодежда, все, что надо, мы шили. Баланду я не ел, у меня всегда был лишний кусок балясины.
Рахиль. Сумер, вус эйст балясина?
Сумер (смеется). Воры на колбаса говорят: балясина.
Рахиль (смеется). Сумер, ты ж в тюрьме стал настоящий гонеф… Настоящий вор…
Сумер (смеется). В тюрьме я тоже был заведующим. А ты помнишь, когда во время войны меня мобилизовали на трудовой фронт и послали в Киров на лесоразработки? Так меня там тоже сделали заведующим. Мне выдали хорошие валенки, хороший полушубок, сани с лошадью, возчика… Я пользовался авторитетом.
Злота. Сумер, что ты стоишь в дверях, сядь к столу.
Сумер (садится к столу прямо в пальто и шапке, рассказывает очень громким, веселым голосом). Слышишь… Так среди мобилизованных был на моем участке один еврей… Мне его стало жалко, думаю, пусть сидит в тепле и топит печки в бараках и конторе. Так этот еврей начал лениться, начал мне грубить и вообще так себя вести, будто я ему что-то должен. Ды гоем приходят с работы, бараки не топлены, в конторе не топлено, грязно… Я ему говорю: чего я тебя взял? Что ты мне Грыцько за кум, а Мыкита за сват… Я вместо тебя возьму гоя, так он мне будет благодарен, и я буду уверен, что он меня не подведет. Будет чисто, вытоплено всегда. Я с этим евреем год мучился, пока меня на другой участок не перевели.
Рахиль. Есть евреи, что они должны харкать кровью. В прошлом году, когда ты, ой вэй з мир, сидел в тюрьму, так на День Победы мы с Злотой немного вышли на бульвар… Ты же знаешь, в День Победы я всегда плачу, ибо муж мой лежит в земле.
Сумер. Ну дым шпыц… Конец…
Рахиль. Ничего… Мы выходим, а Злота еле идет… Ты же знаешь, как Злота ходит и какая она хорошая, ты тоже знаешь.
Злота. Вечно она на меня наговаривает. Я такая больная. С тех пор я еще ни разу не была на улице. (Плачет.)
Рахиль. Вот она уже плачет. Ничего… Было гуляние… Йойны Макзаника сын вышел читать стихи, так его объявили: инженер Макзаник… Какой он инженер, если он кончил Бердичевский техникум?
Сумер. Дым шпыц… Конец… Конец рассказывай…
Рахиль. Так приехал Бронфенмахер из Москвы с новой женой.
Сумер. Красивая жена?
Рахиль. Как моя жизнь, красивая. Ты любишь, когда старуха надевает туфли на тонкий каблук?
Злота. Она очень красивая дама… Я не люблю, когда говорят.
Рахиль. Сумер, ты меня слушай… И с ней приехал ее брат, который очень большой из себя… Московский еврей… Так он над Бердичевом смеялся… Я ему говорю, что вы смеетесь?.. Да, ты же знаешь, что я могу сказать.
Сумер. О, попасть в твой рот…
Рахиль. Ничего, беспокойся про свой рот…
Сумер. Так ты расскажешь конец?
Рахиль. Подожди, а что я делаю, к чему я веду? Быля вышла с Йойной, который носил такую шляпу, что она меня держит в Бердичеве… И Миля тоже одел шляпу… Ты понимаешь, Миля одел шляпу… И они все идут… А в это время подходит к братской могиле Маматюк… Ты знаешь Маматюка?
Сумер. Отставник, это он работает на сахарном заводе?
Рахиль. Этот, этот… Так Маматюк подходит и говорит Делеву… Знаешь Делева? Герой Советского Союза…
Сумер. Знаю, дым шпыц…
Рахиль. Подходит Маматюк и говорит: здесь, в братской могиле, лежат все нации, погибшие за родину, кроме жидов… Так я ему дала жиды… Он стал у меня синий… И этот Герой Советского Союза потом подошел и извинился передо мной.
Злота. Его жена была моя заказчица. Но с тех пор она у меня больше не шьет.
Рахиль. Вот ты имеешь… Так, по-твоему, я должна была молчать?.. Этот Маматюк мне кричал «сионистка», и какие только ни хочешь плохие слова он мне кричал. А я должна ему молчать?.. Мой муж убит на фронт, а он будет так говорить? (Плачет.) Так все евреи на бульваре говорили, что я скандалистка. Что я не должна была отзываться, когда этот Гитлер, чтоб он уже лежал и гнил вместе со своей женой, этот Гитлер кричал «сионистка»… Этот, что он приехал из Москвы, и Бронфенмахер, который хотел носить через моя кухня помои, и Быля, которая дует от себя… Чтоб я молчала, когда этот подлец сказал, что здесь закопаны все нации, кроме жидов…
Сумер (Рахили). Ты помнишь, где в восемнадцатом году в Бердичеве было ЧК?
Рахиль. А что ж, я не помню?.. Возле нас, там, где мы жили по Житомирской улице.
Злота. Что ты говоришь… По Житомирской улице был Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.
