— Да тьфу на тебя! — только и успела сказать Глаша, ибо в это мгновение в разговор вмешалось новое лицо.
Сунулось в окошко приемного пункта и говорит:
— Это, говорит, нехорошо, — это у вас, гражданка, не материалистическое мировоззрение…
— А вы, — говорит Глаша, — гражданин, не в свое дело не мешайтесь, а лучше спорите пуговицы с кальсон, согласно правилам приема белья от населения.
— Ах так, — говорит, — так давайте жалобную книгу.
— За что же жалобную давать? — говорит Глаша. — Здесь прачечная, а не агитпункт…
— А зато, — говорит «лицо», — что к вам сюда помимо прочих клиентов незрелая молодежь белье носит… Наслушается вашей фразеологии и в свою очередь начнет сомневаться в существующей реальности…
Чувствует Глаша, что у «лица» в таких делах опыт, к потихоньку на попятный.
— Да вы поймите, гражданин, — говорит. — Вы ведь сути не знаете… Моя напарница если и неправильно выразилась так исключительно под влиянием душевного волнения и страха. В столовой номер девять безобразия творятся… В котел с гречневой кашей рыболовные крючки бросают… Чудом не подавилась…
— Ах вот как, — говорит «лицо», и уши свои трет от возмущения, — если любая ерунда, какой-то там рыболовный крючок в гречневой каше подобное смятение в мировоззрении произвести может, что уж говорить о более серьезных испытаниях…
— Это верно, — говорит Глаша, понимая, что ее ход дал осечку, это безусловно… Но в принципе, дайте уж я сама вам пуговицы с кальсон срежу…
— Нет, — говорит «лицо», — я, — говорит, — свою жизнь честно прожил и напрасны ваши надежды на возможность подкупа и на беспринципный компромисс с моей стороны… Вы сперва мне жалобную книгу дайте… А пуговицы от кальсон я уж сам как-нибудь срежу… Пальцами от кальсон пуговицы оторву вместе с мясом… А не осилю, так назад белье понесу, невзирая на мороз, на мой пенсионный возраст и на мою сердечную недостаточность.
Ситуация складывалась скандальная, а тут еще Тося масла в огонь подлила.
— Глаша, — говорит Тося, пребывая в гамлетовской задумчивости, — дай-ка ты ему жалобную книгу…
— Да ты что, — приблизившись, быстрым шепотом заговорила Глаша, — премии хочешь лишиться?.. Лишние деньги у тебя?
— Так ведь бессмысленно все, — с со страдальческим изломом бровей говорит Тося и задумчиво по-гамлетовски головой качает, — жизнь смысла не имеет… Как сказано у Лермонтова: упал поэт, невольник чести, — и прямо после этих слов Тося достает жалобную книгу приемного пункта прачечной номер сорок семь и протягивает ее «лицу».
Однако, несмотря на то, что этого-то он и добивался, факт предоставления жалобной книги без дальнейшего ее утаивания оскорбил его почему-то особенно.
— Во-первых, — говорит, — не упал поэт, а погиб поэт… Бережней надо относиться к культурному наследию… А во вторых, — говорит, — как же это жизнь смысла не имеет? А прогресс? А созидательный труд? А акты творчества?.. Ну ничего, — говорит, — я вам сейчас впаяю… Развели здесь духовные шатания, понимаешь…
И «впаял», но как-то странно от волнения и возмущения, должно быть. И вот в жалобной книге приемного пункта прачечной номер сорок семь рядом с жалобой на ошибочно накрахмаленное исподнее появились следующие строки, причем озаглавленные: «Система или отдельные перегибы. Вскрыть до конца существо можно лишь, проанализировав конкретно. Для того чтобы завуалировать типичное мелкобуржуазная идеология цепляется за всякого рода утопические предположения…» Эти строки «лицо» написало одним махом, но затем заскучало почему-то и, недовершив мысль, принялось отрывать пальцами пуговицы от кальсон, согласно правилам приема белья от населения. Однако и здесь не окончив дела, оно торопливо собрало белье назад в корзинку и так и не сдав его, вышло на улицу из приемного пункта номер сорок семь.
— Что это такое он написал? — перечитывая, встревоженно сказала Глаша. — Надо же было тебе связываться… Попадется на глаза начальству, целый квартал премию получать не будем.
— А какая разница, — продолжает Тося свой «гамлетизм» и, вынув рыболовный крючок из кармана, вновь его разглядывает. — Жизнь есть омут… И, судя по сегодняшнему со мной случаю в столовой, человечество рано или поздно вернется к идее Бога…
— Да что ты трепешься? — говорит Глаша, оглядываясь. — Хорошо хоть тот гражданин, который кальсоны с пуговицами приносил, не слышит… И действительно, ты черт знает под каким влиянием находишься…
Тося же посмотрела этак кротко на подругу и вздохнула:
— Ах, Глаша, ничего ты в событиях вселенной не понимаешь.
А события далее действительно приняли следующий полифонический характер, который Тося и Глаша уже со стороны наблюдали, то есть из окошка приемного пункта номер сорок семь.
День, кстати говоря, выдался замечательный. Хоть и морозный, но в меру, да и к тому же сухой, солнечный. Вполне естественно, что в такой день старушка Софья Павловна, причем старушка со стажем, преклонных лет, но крепкая еще и опрятная, собралась навестить внучка своего, замечательного розовощекого младенца Климентия. «Дай, — думает, — навещу, а заодно и прогуляюсь». Но по дороге, зайдя в булочную купить гостинец, как-то рассеялась, что в ее годы объяснимо и позволительно, и, выйдя из булочной, пошла не туда, или, иными словами говоря — заблудилась. Ей бы надо мимо столовой номер девять, а она, наоборот, пошла мимо приемного пункта номер сорок семь и далее поворотила в сторону веселой снежной горки, с которой съезжала детвора. Очевидно, вид счастливой, забавляющейся детворы инстинктивно привлек к себе добрую старушку. Но, постояв некоторое время и порадовавшись жизни, она все-таки опомнилась, что «мол, пора к внучку моему, Климушке». А куда идти не знает, хоть название улицы помнит и адрес помнит. Даже растерялась немного Софья Павловна и забеспокоилась. Но тут, по счастью, с горки съехал на лыжах Витя Морковкин, пятиклассник. Съехал и совсем рядом со старушечкой Софьей Павловной затормозил, даже ее немного снежком обдал.
— Ах ты, озорник, — засмеялась Софья Павловна и спрашивает: — А как мне, милок, туды-то и туды-то пройти? — И в точности адрес называет.
Витя тотчас же все старушке объяснил, а для наглядности поднял лыжную палку, чтоб направление пути указать. И надо же такому явлению действительности случиться, а именно, «лицо» нам уже знакомое, выйдя из прачечной номер сорок семь в состоянии, правда, крайне возмущенном и полемическом, на эту самую лыжную палку почти что глазом напоролось, да так напоролось, что было на «скорой помощи» немедленно отправлено в больницу, где ему сделали успешную, великолепную по исполнению хирургическую операцию. Что же касается Тоси, наблюдавшей за всем этим из окна, то она еще несколько месяцев находилась на неверных мистических философских позициях.
И это невзирая на то, что ни разу более ей во время обеда не попадались ни в гречневой каше, ни в картофеле мятом с жиром, ни в макаронах по-флотски, ни в иных гарнирах к пище, а тем более в самой пище рыболовных крючков, битого стекла или других опасных для пищевода предметов.
