– Он говорит, что ты ЕВНУХ! – проревел Малыш Вилли в ухо Хэмишу.
– Ага! – счастливым голосом согласился Хэмиш.
– Что?!
– Это я! Как дам ему в нюх, он так и полетел!
– Да я не о том…
– Чиво?
– Ладно, забудь! Для тебя это уже не важно, Хэмиш.
Профессор Спасли окинул взглядом разгромленный зал.
– Интересно, который сейчас час? – произнес он.
– Ах, – словно ручеек, зажурчал Шесть Благожелательных Ветров, счастливый представившейся возможности просветить окружающих, – у нас имеются поразительные приборы! Их приводят в действие бесы, и приборы эти сообщают время даже тогда, когда солнце уже совсем село за…
– Это называется часы, – кивнул Профессор Спасли. – У нас в Анк-Морпорке таких приборов навалом. Только бесы быстро испаряются, так что у нас они приводятся в движение… – Он сделал паузу. – Любопытно. В вашем языке нет такого слова. Э-э… Как бы выразиться… Это такое железо, которому придана определенная форма и которое выполняет работу… Зубастые колеса…
Вид у сборщика налогов стал совсем испуганный.
– Колеса с зубами?
– Как вы называете штуковины, которые перемалывают кукурузу?
– Крестьяне.
– Да, но с помощью чего они перемалывают кукурузу?
– Я-то откуда знаю? Это надо знать только крестьянам.
– Ну да, конечно, – печально вздохнул Профессор Спасли.
– До рассвета еще далеко, – вставил Маздам. – Может, пойдем и перережем им глотки, пока они нежатся в своих постельках?
– Нет, нет, нет! – воскликнул Профессор Спасли. – Сколько раз можно повторять, мы должны сделать это прилично.
– Я могу показать вам, где находится сокровищница, – с готовностью подсказал Шесть Благожелательных Ветров.
– Давать обезьяне ключ от банановой плантации не лучшая идея, – сказал Профессор Спасли. – Может, придумаешь что-нибудь получше, чтобы занять их на пару часиков?
А тем временем внизу, в подвалах Запретного Города, человек рассуждал о правительстве. И рассуждал довольно громко.
– Нельзя сражаться за дело! Дело нельзя пощупать!
– Значит, мы сражаемся за крестьян, – ответила Бабочка.
Она даже попятилась. Гнев вырывался из Ринсвинда, как пар из трубы.
– Неужели? А ты когда-нибудь встречалась хотя бы с одним крестьянином?
– Ну… я видела их.
– Прекрасно! И чего же ты хочешь добиться?
– Лучшей жизни для народа, – холодно заявила Бабочка.
– Ты думаешь, что, если затеять заваруху и повесить парочку-троечку негодяев, жизнь сразу изменится к лучшему? Знаешь ли, я сам из Анк-Морпорка, и у нас было побольше мятежей и гражданских войн, чем у вас… тепловатых утиных ног… ну как это… в общем, неважно. И что думаешь, правительство хоть чуточку изменилось? Правительство не затем, чтобы меняться, а затем, чтобы править!
Ответные улыбки выразили вежливое и нервозное непонимание.
– Вот послушайте, – сказал Ринсвинд, вытирая пот со лба. – Все эти люди на полях, которые пасут волов… Если вы устроите революцию, их жизнь станет лучше, я правильно понял?
– Разумеется, – кивнула Бабочка. – Они перестанут быть объектами жестоких прихотей Запретного Города.
– О-о, здорово, – откликнулся Ринсвинд. – Значит, они вроде как станут сами себе хозяева, будут сами управлять, верно?
– Именно, – подтвердила Цветок Лотоса.
– Через Народный Комитет, – уточнила Бабочка.
Ринсвинд прижал обе руки ко лбу.
– Слушайте, что я сейчас скажу, – сказал он. – Не знаю, откуда это взялось, но меня вдруг осенило предвидение!
Столь знаменательное событие произвело неизгладимое впечатление на членов ячейки.
– Внезапно меня посетило предвидение, – продолжал Ринсвинд, – что в Народном Комитете будет не так уж много воловьих пастухов. Практически… я слышу что-то вроде… голоса, который говорит, что большинство членов Народного Комитета – поправьте меня, если я ошибаюсь, – стоят сейчас передо мной! Я прав?
– Сначала, разумеется, так все и будет, – ответила Бабочка. – Крестьяне ведь не умеют читать и писать.
– Полагаю, они не умеют даже правильно возделывать землю, – мрачно кивнул Ринсвинд. – Куда им! Всего-то они занимаются этим каких-то жалких три или четыре тысячи лет!
– Мы, безусловно, считаем, что многое можно улучшить, – согласилась Бабочка. – И мы сможем это сделать, если будем действовать сплоченно.
– Бьюсь об заклад, крестьяне расплачутся от счастья, когда вы наконец покажете им, что надо делать с землей.
Ринсвинд хмуро уставился в пол. Вообще-то, работа воловьих пастухов ему нравилась. Сколько увлекательных занятий на свете: можно пасти волов, можно жить на необитаемом острове… Подумать только – пасешь себе вола, под ногами твоими безопасная хлябь, ты часами можешь смотреть в небо, разглядывать облака и гадать о том, когда твой вол намерен в следующий раз обогатить суглинок. Но всегда найдутся люди, желающие улучшить твою жизнь…
«Как вы можете быть такими хорошими и в то же время такими тупыми?! – хотелось воскликнуть ему. – Самое лучшее, что вы можете сделать для крестьян, это оставить их в покое. Пусть занимаются тем, чем занимались. Когда люди, умеющие читать и писать, начинают бороться за права тех людей, которые этого не умеют, все кончается тем же идиотизмом, только немного в другой форме. А если уж вам так хочется кому-нибудь помочь, постройте большую библиотеку или что-нибудь вроде и оставьте двери открытыми.
Но это Гункунг. Разве можно так думать в Гункунге? Здесь люди впитали с молоком матери: делать надо только то, что прикажут. Орда это сразу поняла.
Орудие империи куда эффективнее плеток, которыми стегают рабов. Это повиновение. Плеть для души. Люди повинуются тому, кто отдает приказы. Ну а свобода для них это когда приказы начинает отдавать кто-то другой, не тот, кто отдавал их прежде.
Вас всех убьют.
Я трус. Но даже я знаю о драках больше, чем вы все, вместе взятые. Мне доводилось выбираться из таких заварух, какие вам и не снились».
– Ладно, пошли отсюда, – сказал Ринсвинд.
Он осторожно выдернул меч из спины очередного стражника и со второй попытки даже умудрился правильно ухватиться за рукоять. Однако, взвесив клинок в руке, Ринсвинд решительно тряхнул головой и отбросил оружие в сторону.
Воины революции явно обрадовались этому.
– Я вовсе не собираюсь вести вас в бой, – уточнил Ринсвинд. – Я всего лишь покажу вам дорогу. Точнее, выход, понятно?
Бывшие пленники взирали на него с видом людей, которым только что устроили приличную головомойку. Никто не произносил ни слова. Наконец Двацветок прошептал:
