___
На следующий день мои молитвы услышаны. Я подхватила глистов. Мне плохо, очень плохо. Я должна радоваться. Живот становится плоским. Когда же он совсем исчезнет? Я лежу в темноте, вся потная, в бреду. Такое знакомое состояние. Моя подруга Прия позвала лекаря.
Лакшми: Уважаемая, что у тебя болит? (Ив показывает на живот.) Такое случается в Индии. Мы называем это Дели белли.
[6]
Жжет?
Ив: Да.
Лакшми: Колики?
Ив: Да. Хочу, чтобы все прошло.
Лакшми: Пройдет, уважаемая. На это потребуется неделя или около того. Я принесла тебе лекарство.
Ив: Нет, так было всегда.
Лакшми: Да? Можно я потрогаю?
Ив: Ну, не знаю.
Лакшми: Чего ты боишься?
Ив: Твоего прикосновения.
Лакшми: А что случится, если я дотронусь до тебя?
Ив: Я не знаю. Я растаю и исчезну.
Лакшми: А твой живот?
Ив: А он останется.
Лакшми: О, сильный живот, очень сильный. Дорогая-уважаемая, позволь, я приложу руки.
Ив: Хорошо. Наверное. Давай.
(Лакшми разворачивает сари и кладет руки на живот Ив.)
Лакшми: Живот. Им мы связаны с матерью. Живот с пупком.
Ив: Я просто хотела, чтобы меня было в самый раз. И все. Столько, сколько нужно (бьется в судороге).
(Лакшми держит меня в своих полных руках. Она пахнет жасмином и сандалом.)
Лакшми: Ив, ты видела Индию?
Ив: Только тренажерку.
Лакшми: Это не Индия. Это не наша страна. Мне кажется, ты знаешь только одну страну, маленькую страну под названием «твое тело» с населением в одного человека. Ты тратишь все свое время на ее улучшение, обновление. Но при этом весь мир проходит мимо тебя. Ив, тебе пора оглянуться. Пора выглянуть (делает паузу). Ага, ну вот. Намасте. Добро пожаловать, Ив. Добро пожаловать.
___
Несколько месяцев спустя я приехала в Афганистан — продолжить свою работу: выслушивать женщин, которые сумели пережить талибов с их режимом. Бесправных, живущих в грязи. Дни напролет я слушала истории о том, как их били, унижали, как у них на глазах расстреливали их мужей. Одну историю я вспоминаю постоянно, возможно, потому, что она похожа на мою собственную. Это история двух молодых женщин, они были жестоко избиты за то, что ели мороженое. Я пытаюсь представить, как отказ от мороженого может укрепить добродетель и отвратить зло. Пытаюсь представить, что мой отец занимается порнографией, или продает оружие, или работает сутенером, или производит ванильное мороженое.
Когда я в сотый раз рассказала эту историю, моя хозяйка, Сунита, терпеливая, но воинственная женщина, сказала: «Ив, у нас для тебя особый подарок. Мы хотим отвести тебя в тайное место, где женщины могут есть мороженое. Если нас поймают, то могут выпороть или еще как-то наказать. Все зависит от того, в каком настроении будут талибы». У меня начинает бешено биться сердце.
Мы быстро направляемся к ресторанной стойке. За ней есть комната. Вокруг нас как стены натянуты четыре простыни. Мы садимся. Владельцы ресторана начинают нервничать. Мы ждем.
Приносят блюда с ванильным мороженым. Сунита приподнимает паранджу, осторожно и тщательно пристраивает ее на голове как фату. Долго смотрит на блюдо. Ждет меня. Талибы ездят кругами по базару на своих грузовых тойотах, и мороженое перестает быть моим врагом. Сунита рискует жизнью ради моего удовольствия. Она хочет разделить его со мной. В конце концов мой жир со всей очевидностью уступает по важности свободе. Я съедаю мороженое.
___
Ив ест мороженое.
Ванильная сладостная нелегальщина тает во мне.
Я ем мороженое за женщин Кабула,
Кандахара, Мазари Шариф.
Я ем за Бернис,
нарушительницу телесных законов,
купавшуюся голышом в бассейне
поднимавшую высокие волны в лунном свете.
Она сказала мне: «Да, я толстая, и что?»
Я ем в ее честь.
Я ем за Прию
на беговой дорожке в спортзале «Санрайз»,
в честь ее любви к жади, потому что он поддерживает ее сари.
Я ем за свою московскую переводчицу, уверенную в том, что целлюлит — это противник коммунистов, и обожающую свой исконно русский жир.
Я ем за Хелен Герли Браун,
она позволяет себе быть собой.
Я ем за Нину и ее удаленную грудь.
Я ем за Кармен и ее сало.
Я ем вместе с Сунитой в задней комнате афганского ресторана.
Я ем, проглатываю.
Чтобы продлить удовольствие.
Чтобы у меня было будущее.
Я ем за всех.
За моего друга.
Ведь с ним я могу быть открытой, вместо того, чтобы быть жесткой.
Я ем за маму.
За себя.
Мягкий живот,
милосердный живот, прими, пожалуйста.
Позволь жирной, сладкой сахарной влаге проникнуть внутрь и окутать меня. Позволь мне не бояться полноты, не бояться, что меня увидят такой.
Возможно, «быть хорошей» не значит «от всего избавиться».
Возможно, «быть хорошей» значит «научиться жить в бардаке,
в данном моменте,
в мороженом,
в хрупкости,
в ошибках,
в изъянах».
Возможно, то от чего я хотела избавиться, —
лучшее во мне.
Думай страстно.
Думай полно.
Думай взросло.
Думай округло.
Быть может, «хорошая» — значит, умеешь жить на всю катушку каждую секунду.
Наше тело — это страна,
единственный город,
единственная деревня,
единственное что угодно,
что мы когда-либо будем знать.
Рим, Кабул, Сан-Франциско, Бомбей, Пуэрто-Рико, Найроби, Нью-Йорк.
Наше тело — кладезь историй
о мире,
