А теперь я снова измотана, но совсем по-другому. Гарри всегда готов, всегда начеку, как охотничий пес. Нос по ветру. Стоит ему только подумать о моей девственной вагине, и — бинго! Он готов продолжать до бесконечности. Я говорю ему: Гарри, Гарри, милый, мы сегодня уже трижды делали это. Но он не слышит меня. Иногда я думаю, что пора прикрыть лавочку. Повесить объявление. Ушла за покупками. Вернусь после показа «Прады». Я вручила ему новинку, как будто подарила часы последней модели. Но я уверена, когда ощущение новизны пропадет (потому что моя упругость, похоже, никуда не денется), в нем проснутся внимательность и нежность. А сейчас он как подросток. Он ощутил твердость. Позже он привыкнет. Это перестанет быть чем-то особенным, и он сможет уделить немного времени и мне.
___
Когда мой партнер хватает меня за живот, мне хочется блевать. Когда он говорит: «Я люблю твое пузико», это звучит непристойно. Недавно, лежа в постели, он изложил мне теорию моего живота. Мой живот — холмик, под которым скрывается тайная долина, и намного интереснее разгадать ее загадки прежде, чем доберешься до нее. Он сказал, что мое пузико — это средоточие моей женственности и сексуальности. Когда оно мягкое, он знает, что я готова. А если у меня не будет живота, он будет гладить всего лишь кости. Но пока он это говорил, угадайте, о чем я думала. Почему я не встречаюсь с кем-то с более жесткими требованиями? Что с ним не так?
___
Я ненавижу мяч. Он твердый. Твердость жестока. Твердое отскакивает. Твердость означает «не входить, не приближаться». Твердость неуязвима, непроницаема. Я пытаюсь стать тверже, а мой партнер пытается проникнуть в меня. К слову, о столкновении полов.
Я голодаю. Я вам не говорила, что отказалась от крендельков? Выяснилось, что они не подходят мне по группе крови. Сейчас главной для меня стала капуста. Капуста. Какого черта именно капуста? Откуда она взялась? Где-то растут капустные сады? Мечтаю о глистах.
Я приехала в Италию, чтобы выступить на мировом женском саммите на тему войны и прав женщин. Первые три дня я существую на кофе с молоком. Я совершенно не в себе. Говорю не переставая. Но чувствую себя худой. А потом я начинаю хотеть есть. Пытаюсь писать о патриархальной парадигме нашествий, захватов, доминирования, но могу думать только о макаронах. Я уполномочиваю себя на три полных тарелки. Я больше не принимаю превентивных мер, я решительно взялась за истребление живота. Я нашла спортзал. В Италии там играет Пуччини. Все расслаблены и не озабочены своим телом. Они ничего особенного не делают, но все такие стройные. Взять мою подругу Нину. Я завидую ее телу. Ей около пятидесяти, но выглядит она на двадцать восемь. Она невероятно успешна, но сроду не перетруждается (начинает делать приседания). Пока я здесь приседаю как сумасшедшая, накачавшись эспрессо, как вы думаете, что она делает? Она ест хлеб с мороженым (прекращает приседать).
Нина
Итальянка
Нина: Баста, Ив, баста. Ты выглядишь, как будто у тебя сейчас случится сердечный приступ. Никогда не думала, что ты настолько американка.
Ив: Извини, Нина, но не всем повезло так, как тебе. Откуда у тебя такое шикарное тело?
Нина: Бэлла, бэлла.
[3]
Все не так, как кажется. Ты уверена, что хочешь знать? Точно? Ну что ж, хорошо. Пойдем, выкурим по сигаретке. Попортим местную экологию (прикуривает сигарету). Я была очень худой девочкой. Плоской как доска, ровной, гладкой, положи что-нибудь — соскользнет. И очень быстрой. Я была быстрее любого мальчишки. Самой шустрой. Заводилой.
Однажды мы пошли купаться на дивную речку по соседству, я посмотрела вниз, на себя, и заметила, что там что-то растет. Прямо на грудной клетке. Я пыталась оттереть это. С каждым сантиметром я чувствовала, как приближается окончание моей свободы, моей жизни. Я ненавидела девочек. Они были такими глупыми. Никуда не лазали. Не проводили все время на улице. Не играли на кладбищах. Сисечки росли быстро. Как взрывная волна. И вдруг мама, которая обычно и не замечала меня, стала такой внимательной. Она велела мне носить лифчик. Я его ненавидела. Я попала в западню: этот лифчик, мама, которая постоянно меня трогала, сжимала, душила. Но хуже всего было то, как люди стали на меня смотреть. Никто больше не смотрел мне в глаза. Только на эти две огромные свисающие штуковины. Они были как рождественские огни, разрастающиеся и сверкающие. Я больше не могла быстро бегать, не могла никуда залезать. Я вдруг стала девушкой и перестала быть другом. Как же я была несчастна. Жизнь закончилась.
А потом появился Карло, мамин любовник. Он был красивый, яркий, богатый, умный. Такой сказочный, сумасшедший, такой веселый. Мама всегда держала меня в строгости. А с Карло я могла делать, что угодно. Помню, как я первый раз встретила его. Мы были на его лодке. Я хотела поплавать. Мама сказала: «Нет, Нина, у тебя нет купальника». Кстати, купальник я перестала носить именно из-за груди. Карло просто сгреб меня в охапку и выкинул в море. Это было здорово. С него начинались все приключения. Он многому меня научил, например, джазу. Я научилась слушать мелодию, следить за ней. Он водил меня в разные места. В музеи и на сумасшедшие итальянские фильмы. Но самое главное, я чувствовала, что Карло видит меня насквозь. Он считал, что я умная и веселая.
Однажды вечером — мне тогда было 14 — мама уехала рожать моего братика Франко. А Карло, его отец, предпочел остаться дома со мной. Мы, как обычно, читали стихи и ели пиццу. Потом начались невинные поцелуйчики. Было так приятно. И он продолжил. Я была парализована страхом и удовольствием. Никто раньше так ко мне не прикасался. Я просто не могла сказать нет. Я многое узнала про запах, про влагу. Он часами лизал меня. В ту ночь я обнаружила, что моя грудь может приносить удовольствие. Когда ее трогают. Облизывают. Теребят. Он сказал, что я теперь — его. Я была так счастлива, что он любил меня, что овладел мной.
Когда мама вернулась домой, ей было очень плохо, она была очень усталая. Ей сделали жуткое кесарево сечение, просто порвали на части. Я чувствовала себя виноватой перед мамой. Моя грудь начала считать себя виноватой. Два куска застывшей вины у меня на теле. Но это не останавливало нас с Карло.
Мама чувствовала, что что-то происходит. Она постоянно злилась на меня. Я винила во всем свою ужасную грудь. Она была в ответе за всё. Однажды, когда Карло довел мою грудь до изнеможения от удовольствия, мне стало плохо. И я осознала, что нужно делать. Я избавлюсь от них. Мама всегда их ненавидела, так что было очень легко ее уговорить. Она сделала мне подарок на шестнадцать лет. Потребовалось двадцать дней. Десять дней в клинике и десять в Швейцарии. Я снова видела свои ноги. Грудь исчезла. Баста. Остался огромный шрам. Но я снова могла играть, как мальчишка. Я перестала быть сексуальной женщиной, которую все хотят трахнуть. Я была уверена, что плоская я буду в безопасности от Карло и от моей страсти. Увы. Все продолжилось.
