— Перестань, — злясь, сухим, как песок, шепотом сказал хан сам себе.
Тело — враг, сердце — изменник. Ничего, он ему сейчас задаст. Будет слушаться как миленькое. Согнувшись в три погибели, левую половину груди Угэдэй стиснул в кулаке. Снова удар, еще мощнее прежнего. Хан со стоном откинул голову, вперяясь в меркнущее небо. Ничего, он ведь выдюживал прежде. Перетерпит и сейчас.
То, как он боком упал со скамьи, почему-то не почувствовалось, лишь пристали к щеке камешки дорожки. От громового удара в ушах лопнуло небо — и всё. Только жуткая в своей нескончаемости тишина. Кажется, где-то послышался закутанный в темноту далекий голос отца. Очень хотелось расплакаться, но слез не осталось, а были лишь мрак и холод.
Глава 26
Из сна Сорхахтани вытянул скрип двери. Возле кровати стоял Хубилай. Вид у него был угрюмый, глаза припухли и покраснели. Она вдруг испугалась тех слов, которые сын мог произнести. Прошли уже годы, а память о смерти Тулуя была по-прежнему садняще свежа. Откидывая одеяла, Сорхахтани резко села.
— Что? — только и спросила она.
— Так уж, видно, мама, судьба нас заклеймила: приносить дурные вести.
Хубилай отвернулся, давая ей поменять ночную рубашку на дневную одежду.
— Говори, — велела она, торопливо застегивая пуговицы.
— Хан умер, — глядя за окно на спящий в ночи город, проговорил Хубилай. — Угэдэй. Кебтеулы нашли его в саду. Я случайно услышал.
— Кто-нибудь еще знает? — вмиг проснувшись, осведомилась Сорхахтани.
Хубилай пожал плечами:
— Послали кого-то сообщить Дорегене. Во дворце тихо, во всяком случае пока. Стража спохватилась: что-то он долго не идет. Вот и нашли, возле скамейки. Снаружи вроде как целый.
— И то хорошо, хвала Господу. Сердце у него было слабое, Хубилай. Те немногие из нас, которые знали, давно уже боялись, что этот день наступит. Ну и вот… Ты сам тело видел?
Отрок болезненно поморщился, и от вопроса, и от воспоминания о тягостном зрелище.
— Видел. И сразу пошел к тебе, сказать.
— Правильно сделал. А теперь слушай меня. Нам надо не мешкая кое-что сделать, пока новость не начала расползаться. Иначе ты еще до лета увидишь, как твой дядя Чагатай будет въезжать в Каракорум с претензией на ханство.
Сын недоуменно смотрел, не понимая внезапной холодности матери.
— Как же мы его теперь остановим? — спросил он. — Как его вообще кто-то остановит?
Сорхахтани уже спешила к двери.
— Он не наследник, Хубилай. Перед ним по первородству стоит Гуюк. Нам нужно срочно направить в армию Субэдэя гонца. Гуюк теперь в опасности — вплоть до того момента, пока хана не провозгласит всенародное собрание, как в свое время — его отца.
Хубилай недоуменно уставился на мать:
— Ты вообще понимаешь, как далеко он сейчас?
Держа руку на дверной ручке, она приостановилась.
— Хоть на другом конце света, сын мой. Ему необходимо сообщить. Ямской почтой. Или для сообщения между нами и Субэдэем не хватает лошадей?
— Мама, ты не понимаешь. Это же… двенадцать тысяч гадзаров. А то и все пятнадцать. На это месяцы уйдут, в один конец.
— И что? Сейчас же напиши о случившемся. Или ты писать разучился? А затем надо срочно послать гонца с ханской пайцзой и печатью, лично Гуюку. У нас же гонцы такие письма передают из рук в руки?
— Ну да, — заражаясь волнением матери, рассудил Хубилай. — Да конечно!
— Ну так беги, чего ты стоишь! Давай срочно к Яо Шу и составляй у него письмо. И пусть новость немедленно отправится к тому, для кого она предназначена. Держи. — Сорхахтани сняла с пальца перстень и торопливо сунула сыну в ладонь. — Вот тебе печать твоего отца. Сделаешь оттиск на воске и отправишь с первым же гонцом. С первым же, слышишь? И внуши ему, что важнее сообщения он еще никогда не доставлял. Если вообще когда-то стоило создавать цепь ямов, так это именно для такого случая. Все, лети!
Хубилай кинулся по коридорам бегом. Сорхахтани, прикусив губу, проводила его взглядом, после чего заторопилась в другую сторону, к покоям Дорегене. Где-то там уже слышались возбужденные голоса. В городе весть надолго не застрянет. Уже с утра новость разлетится из Каракорума во всех направлениях. При мысли об Угэдэе сердце пронзила печаль, но Сорхахтани, сжав кулаки, силой ее уняла. Горевать некогда. С этого дня мир становится иным, а все остальное кануло безвозвратно.
За то, что Хубилай так быстро оказался за письменным столом Яо Шу, он должен был сказать спасибо своей матери. Дверь в рабочие покои ханского советника плотники уже заменили, но замок вставить не успели, подготовили только место для врезки. А потому дверь под легким нажимом тут же отворилась, выпустив волну зимнего холода. Хубилай, зябко просеменив к столу, отыскал на нем цзиньское огниво и принялся кремнем высекать искру, пока не запалил кусочек трута. Раздув огонек, поднес его к миниатюрному фонарю с железной решетчатой заслонкой. Пока отрок возился со всем этим, в недрах дворца уже начали раздаваться взволнованные голоса, послышалась частая поступь шагов. Воды для разведения чернил Хубилай не нашел, поэтому просто поплевал на чернильный камень и, марая пальцы, взялся разводить пасту для туши. Кисти из барсучьей шерсти Яо Шу содержал в безукоризненном порядке, и Хубилай, взяв самую тоненькую, принялся с кропотливым усердием выводить на пергаменте цзиньские иероглифы.
Хубилай только закончил писать и присыпал иероглифы песком из песочницы, когда дверь в покои с легким скрипом отворилась. Нервно подняв голову, он увидел на пороге Яо Шу в спальном халате.
— Объясняться нет времени, — отрывисто сказал Хубилай, вставая и сворачивая в свиток мягкий и гладкий, как шелк, пергамент. Таким образом судьбоносные для державы строки оказались скрыты от глаз цзиньца. Пролив из фонаря немного расплавленного воска, отрок приложил к посланию отцову печать, оставив глубокий оттиск, и смерил ханского советника суровым взглядом.
Яо Шу попеременно взирал то на свиток, то на поблескивающую восковую печать, которую Хубилай сейчас подсушивал помахиванием. Советник не мог взять в толк, чем вызвано напряжение, сквозящее в облике бывшего ученика.
— Я увидел свет, — сказал он. — У меня ощущение, что полдворца не спит. Ты не знаешь, что происходит?
При этом он как будто невзначай остановился в дверях, загораживая проход.
— Дворец не мой, так что откуда мне знать, — пожал плечами отрок. — А я здесь по неотложному делу хана.
В антрацитово-черные глаза Яо Шу он смотрел безбоязненно, не давая себя запугать.
— Боюсь, мне придется настоять на твоем объяснении по поводу этого… вторжения в мои покои, — вкрадчивым голосом сказал советник. — Только тогда я смогу тебя отпустить.
— Настаивать, советник, вы не будете, поскольку это не ваше дело. А наше, семейное.
