– Откуда ты родом на самом деле? – уточнила матушка.
– Я вырос в Тенях, в Трущобярде. Это в Анк-Морпорке, – объяснил Генри. – Жизнь была чертовски суровая. И было только три способа вырваться оттуда. Либо с помощью голоса, либо с помощью кулаков.
– А какой же третий способ? – осведомилась нянюшка.
– О, можно было еще дойти по переулочку до улицы Симулянтов, по которой, срезая угол, ты выходишь на улицу Паточной Шахты, – пожал плечами Генри. – Но никто из тех, кто выбрал этот путь, ничего не достиг.
Он вздохнул.
– Сначала я подрабатывал пением в тавернах, – сказал, он, – но каждый раз, когда я пытался найти местечко получше, меня спрашивали: «Как тебя зовут?» А я отвечал: «Генри Лежебокс»… – и все сразу начинали хохотать. Я даже подумывал о том, чтобы переменить имя, но в Анк-Морпорке каждая собака знала, как меня зовут. И никто, совсем никто не хотел слушать пение человека по имени Генри Лежебокс.
Нянюшка кивнула.
– Это как с фокусниками, – понимающе произнесла она. – Никто ведь не зовет выступать какого-нибудь Фреда с Выселок. Нет, чтобы собрать толпу, надо обязательно позвать кого-то позвучнее, типа Офигелло Великого, Прямиком Со Двора Короля Клатчского, и его Верной Глэдис.
– Вот-вот. И все молча смотрят, – поддержала матушка, – и стараются не задаваться вопросами вроде: «Если он Прямиком от Короля Клатчского, то почему показывает карточные фокусы здесь, в Ломте, население: семь человек и кошка?»
– А выяснилось, – продолжал Генри, – славы достигнуть проще просто. Одно непременное условие: куда бы ты ни приехал, ты должен казаться нездешним. Так я вскоре стал знаменитым, но только…
– Увяз в этом Энрико по уши, – закончила за него матушка.
Он понуро опустил голову.
– Я-то думал, что вот заработаю денег – и брошу все это. Вернусь, женюсь на своей крошке Ангелине…
– Это кто еще? – осведомилась матушка.
– О, одна девушка, мы вместе выросли, – неопределенно ответил Генри.
– Делили сточную канаву на задворках Анк-Морпорка – ты про это, что ли? – понимающим тоном уточнила нянюшка.
– Сточную канаву? В очередь на канаву в те времена надо было записываться за годы вперед, – вздохнул Генри. – Те, кто жил в канавах, считались большими шишками. А мы делили канализационный люк. Вместе с двумя другими семьями. И с бродячим жонглером угрями.
Он опять вздохнул.
– Но я вырвался оттуда, начал ездить из города в город, но всегда оставались места, в которых я еще не выступал, а в Бриндизи людям так понравилось мое выступление… и… и…
Лежебокс высморкался в носовой платок, аккуратно сложил его и вытащил из кармана свежий.
– Я ничего не имею против спагетти с моллюсками, – произнес он, – во всяком случае, меня от них почти не тошнит… Но пинту приличного пива не нальют тебе ни за какие деньги, зато во все блюда добавляют в огромных количествах оливковое масло. И от помидоров у меня сыпь, а того, что я называю хорошим твердым сыром, не найти в этих местах днем с огнем…
Он промокнул лицо носовым платком.
– Хотя люди здесь добрые, – промолвил он.
– Я думал, по пути меня будут угощать бифштексами. Но куда бы я ни отправился, специально для меня готовят спагетти. С томатным соусом! А иногда еще и жареные! Кстати, с моллюсками тут такое творят… – Его передернуло. – И вот я сижу, давлюсь этим, а все собираются вокруг, счастливо улыбаются мне и смотрят, как я ем. Думают, мне нравится! Да я бы что угодно отдал за тарелку жареной баранины с клецками…
– Так почему бы тебе не сказать об этом? – воскликнула нянюшка.
Лежебокс пожал плечами.
– Энрико Базилика питается исключительно спагетти, – ответил он. – И это я уже не в силах изменить.
Он откинулся на спинку сиденья.
– Госпожа Ягг, а ты интересуешься музыкой?
Нянюшка горделиво кивнула.
– Дай мне пять минут на знакомство с инструментом – и я извлеку из него любую мелодию на выбор, – сообщила она. – А наш Джейсончик играет на скрипке, а Кев дудит в тромбон. Все мои дети поют, а Шончик… в общем, он у нас особенный. Такие вещи со свистком творит, заслушаешься. Вставит и творит. Только пахнет немножко, но…
– И в самом деле, очень талантливая семья, – торопливо перебил ее Энрико. Порывшись в кармане жилета, он извлек два продолговатых кусочка картона. – Поэтому прошу вас, дамы, примите это как скромный знак благодарности от человека, который ест чужие пироги. Наш маленький секрет, хорошо? – Он с надеждой подмигнул нянюшке. – Это билеты в оперу. Вы можете прийти в любой день, и вас пропустят.
– О, просто поразительное совпадение, – всплеснула ручками нянюшка, – потому что мы как раз собирались… Ай!
– В общем, мы тебе очень благодарны, – продолжила матушка Ветровоск, принимая билеты. – Это очень любезно с твоей стороны. Мы обязательно придем на представление.
– А сейчас, если позволите, – сказал Энрико, – я бы немножко подремал.
– О, разумеется! – бодро поддержала его нянюшка. – День-то уже совсем поздний. Ты нас не стесняйся.
Певец откинулся на спину и накрыл лицо носовым платком. Через несколько минут он уже храпел счастливым храпом человека, который исполнил свой долг и теперь, если повезет, никогда больше не встретится с этими старушками, которые причинили ему столько беспокойства.
– Ну все, он уже очень далеко отсюда, – через некоторое время нарушила молчание нянюшка. Ее взгляд упал на билеты в руке матушки. – Тебе что, в оперу захотелось?
Матушка вперилась взглядом в пространство.
– Я спросила, тебе что, в оперу захотелось? Матушка посмотрела на билеты.
– По-моему, что я хочу, а что – нет, роли тут не играет, – сказала она.
Нянюшка Ягг кивнула.
Матушка Ветровоск была твердо настроена против фантазий и по мере своих сил боролась с ними. Жизнь и так достаточно трудна: ложь проникает повсюду и меняет мысли людей, а поскольку театр представлял собой фантазию, обретшую плоть и кровь, она ненавидела его больше всего. Но в том-то и дело, что ее отношение отражало именно слово «ненависть». Ненависть – это притягивающая сила. Ненависть – это любовь, повернувшаяся спиной.
Матушка не брезговала театром. Если бы она им брезговала, то избегала бы всеми возможными способами. Но матушка ни разу не пропустила представлений бродячих артистов, которые частенько посещали Ланкр. На представлениях она сидела в первом ряду, прямая как палка, и не сводила со сцены яростного взгляда. Даже когда на подмостках, развлекая детишек, дурачились клоуны, матушка то и дело бросала отрывистые реплики типа: «Это неправильно!» или «Разве так себя надо вести?» В результате Ланкр приобрел среди бродячих трупп репутацию самого крепкого орешка.
