– А тебя разве Призрак не интересует? Ведь в Опере убивают людей!
– Ходят слухи, что все это могло быть делом рук доктора Поддыхла.
– Но ведь его тоже убили!
– А может, он сам повесился? В последнее время доктор выглядел очень угнетенным. Да он и всегда был со странностями. Нервный такой. Однако без него будет трудновато. Вот, я принес тебе старые программки. Может, что-то пригодится, ты ведь не очень давно в Опере.
Агнесса смотрела на него невидящим взглядом.
Был человек – и нет человека. А люди первым делом думают о том, сколько теперь будет проблем и как бы его побыстрее заменить.
Шоу должно продолжаться. Все это говорят. Здесь эту фразу повторяют на каждом шагу. Частенько с улыбкой, но за маской улыбки таится серьезность. При этом никто не уточняет, почему оно должно продолжаться. Но вчера, когда хористы возмущались и требовали денег, все знали, что они все равно не откажутся петь. Это была не более чем игра.
Шоу продолжалось. Она слышала множество историй на эту тему. К примеру, о шоу, продолжавшемся во время пожара, когда ревущее пламя испепелило полгорода, когда на город словно бы из ниоткуда свалился дракон, когда Анк-Морпорк сотрясали кровавые уличные беспорядки. Рухнули декорации? Шоу продолжается. Скончался ведущий тенор? Обратись к зрителям: может, найдется среди них студент консерватории, который знает партию, и дай ему Великий Шанс – паренек с радостью за него ухватится, а предшественник пускай себе стынет за кулисами. Но почему? В конце концов, это ведь не более чем представление. В нем нет ничего такого важного. И все же… шоу продолжается. Все принимают это как данность и даже не задумываются над истинностью или ложностью высказывания. Как будто в головах у людей сплошной туман.
И все же… ночью кто-то учил ее петь. И таинственный незнакомец распевал на сцене, когда все давно уже разошлись. Агнесса попыталась представить себе, что этот голос принадлежит убийце. Не получилось. Может, она тоже заразилась этим туманом в голове и просто не хочет, чтобы это был убийца? Каким человеком надо быть, чтобы, с одной стороны, так тонко чувствовать музыку, а с другой – убивать людей направо-налево?
Агнесса праздно перелистывала старую программку, когда ее внимание вдруг привлекло одно имя.
Она быстро перелистала следующие странички. То же имя встретилось еще несколько раз, в списке исполнителей. Не на каждом представлении и не на главных ролях, но оно было там. Как правило, этот человек играл хозяев гостиницы или слуг.
– Уолтер Плюм? – повторила она. – Уолтер? Но… он ведь не поет?
Протянув программку собеседнику, она указала пальцем на имя.
– Что? О нет! – Андре рассмеялся. – О боги… наверное… наверное, это просто имя такое, вроде как подходящее для программки. Иногда актеру приходится выступать в очень маленькой роли, и, может, он не хочет, чтобы эту роль связывали с его именем… Наверное, в таком случае в программке пишут, что роль исполняет Уолтер Плюм. Во многих театрах есть такое имя. Вроде А.Н. Оним. Удобно для всех.
– Но… почему именно Уолтер Плюм?
– Думаю, это началось как шутка. Разве можно представить себе Уолтера Плюма на сцене? Андре ухмыльнулся. – В этом его дурацком берете?
– А что он сам об этом думает? Ведь используют его имя!
– Ну, вряд ли он против. Хотя кто может знать…
Тут со стороны кухни послышался грохот, хотя больше он напоминал крещендо – долгое растянутое звяканье, сопровождающее начало опрокидывания горы тарелок. Оно продолжается, пока кто-то пытается остановить процесс, обогащается новой, отчаянной темой, когда этот человек осознает, что у него не три руки, и заканчивается «шурум-бурум-шурум» одной-единственной чудом уцелевшей тарелки, вращающейся и вращающейся на полу.
– Уолтер Плюм! – разгневанно воскликнул женский голос.
– Простите госпожа Скоба!
– Он еще цепляется за кастрюлю, проклятая тварь! Отпусти, говорю, жалкое насеко…
Судя по звуку, теперь на пол посыпались столовые приборы. Потом послышался резиновый «чпок».
– Куда, где?!
– Не знаю госпожа Скоба!
– Мерзкий котяра, а ты как сюда попал?!
Повернувшись к Агнессе, Андре печально улыбнулся.
– Пожалуй, она слегка перегибает палку, обзывая его такими словами, – сказал он. – Бедняга слегка не в своем уме.
– Честно говоря, все, кого я здесь встретила, подпадают под это определение, – пожала плечами Агнесса.
Андре опять ухмыльнулся.
– Согласен, – кивнул он.
– Я к тому, что все здесь ведут себя так, словно, кроме музыки, на свете вообще ничего не существует! Сюжеты опер абсолютно глупы! В половине историй все держится на том, что человек не узнает собственную жену или служанку просто потому, что та надела крохотную маску! Толстые дамы исполняют роли чахоточных девиц! А игра актеров? Разве это можно назвать игрой?! Ничего удивительного, что все принимают как данность, когда я пою вместо Кристины, – по сравнению с тем, что творится в самой опере, это практически нормально! Здесь у всех искаженное оперовоззрение! И на двери следовало бы повесить табличку: «Здравый смысл оставьте за порогом»! Если бы не музыка, все это выглядело бы просто нелепо!
Внезапно Агнесса осознала, что Андре смотрит на нее с типично оперным выражением лица.
– Разумеется, ведь так оно и есть. Ведь важно только шоу, – сказала она уже спокойнее. – Все это сплошное представление.
– Опера и не претендует на реалистичность, – произнес Андре. – Именно этим она отличается от театра. Здесь никто не говорит тебе: «А сейчас притворись, что это поле боя, а тот парень в картонной короне на самом деле король». Единственное предназначение сюжета здесь – это заполнить промежуток до следующей арии.
Перегнувшись через стол, Андре взял ее руку в свою.
– Должно быть, для тебя это большое потрясение, – сказал он.
Никогда прежде ни один мужчина не прикасался к Агнессе, разве только чтобы отпихнуть ее в сторону или отобрать конфету.
Она поспешно выдернула свою руку.
– Я, э-э, лучше пойду, порепетирую…
Она почувствовала, как краснота начинает свое победоносное шествие снизу вверх.
– Тебе и в самом деле замечательно удается партия Йодины, – похвалил Андре.
– Я, э-э, занимаюсь с частным преподавателем.
– Тогда он настоящий спец в опере, помяни мои слова.
– Думаю… думаю, так оно и есть.
– Эсме?
– Да, Гита?
– Не то чтобы я жалуюсь…
– Но?
– …Но почему не я изображаю из себя богатую покровительницу оперы?
– Потому что в тебе нет ничего особенного. Таких, как ты, везде полно, Гита.
