Штыки в ближнем бою были надежнее автоматов, да и русские ловчее – немцев частично перебили, а остальные, отбиваясь из автоматов в упор, расстреливая тех, кто подбегал со штыком, отходили с кладбища на луг и били оттуда прицельно, выбирая места, где нет своих.
«Не бой, а драка деревенская, только похлеще и с оружием…» – тяжело дышал лейтенант Свиридов, пучком травы оттирая штык от крови.
Рядом на растоптанной могилке сидел их старшина батареи Иваница, зажимая рукой вытекший глаз.
– Семерых гадов задавив…
Впереди еще стреляли, но кладбище русские и на этот раз отстояли.
Вольхин второй час не слышал команд своего ротного старшего лейтенанта Цабута. «Наверное, убили, – с тупым равнодушием подумал он. За день пришлось повидать столько смертей, что удивляться, казалось, было уже нечему. – Сколько же раз ходили в атаку? Пять или шесть? Времени – семь часов вечера, а день кажется бесконечным… От взвода со мной осталось семеро… Еще одна атака – и все, не подняться даже под пистолетом…»
Валентин вспомнил, что в последней атаке убило его сержанта, Олега Мухина. Он бежал впереди всех, вдруг стал заваливаться на спину и упал. Вольхин, когда стало потише, подполз к нему: пуля попала в сердце. У него в ушах долго еще стоял крик Олега: «В атаку!» «А ведь мог бы хорошим художником стать», – подумал он тогда, вспомнив его рисунки в записной книжке.
А когда Вольхин час назад ползком обошел позиции своего взвода, на которых они лежали часа четыре, а до этого утром окапывались на позициях второго взвода, то в одном из мертвецов по долговязой нескладной фигуре узнал лейтенанта Данилова. Лицо его распухло на солнце и выползло из-под каски, как тесто, в оскаленном рту ползали мухи, от всего трупа исходил тошнотворный сладковатый запах. «Только вчера мы с ним курили и о чем-то еще говорили…» – содрогнулся Вольхин.
Вечером, после седьмой по счету атаки, пропал комиссар 771-го полка Петр Александрович Васильчиков. Шапошников, обзванивая батальоны, нашел его у Горбунова, который сам был к тому времени ранен, и его потом с трудом вытащили с поля.
– Петр Александрович, приходи сюда срочно. Надо посоветоваться. Наумов здесь.
– Хорошо, иду, – устало ответил Васильчиков.
Но через пятнадцать минут его не было. Когда Шапошников через полчаса позвонил в батальон еще раз, связист ответил, что комиссар ушел в штаб.
«Где же он? Неужели снайпер снял?» – забеспокоился Шапошников. Он послал на розыски политрука Иванова из батареи Терещенко, но безрезультатно. Васильчиков то ли был ранен и отполз в камыши за лугом, то ли его просто не нашли, а это было и немудрено, потому что пришлось бы осмотреть не меньше сотни трупов.
Политрук Евгений Иванов, для которого гибель комиссара Васильчикова за весь этот страшный и длинный день стала последней каплей, стоял перед Шапошниковым и плакал.
– Конечно, снайпер, – подумав, сказал Шапошникову Наумов. – Из политбойцов, что утром прислали, уже никого не осталось. Охотятся специально…
Он не стал говорить, что есть и еще одна версия гибели комиссара: убит в спину кем-то из западноукраинцев, чтобы больше не поднимал людей в атаку.
– Полковник Гришин, товарищ капитан, – подал связист трубку Шапошникову.
– Слушаю, товарищ первый.
– Как обстановка? Взял Милославичи?
– Нет, – сдерживая вздох, ответил Шапошников. – Очень большие потери. В батальонах осталось по сто – сто пятьдесят человек, за сутки через медпункт прошло около восьмисот раненых… С полковым врачом даже истерика была – столько раненых, – связать пришлось… За день артиллерия полка израсходовала полторы тысячи снарядов. Ранены два командира батальонов, убит Васильчиков, ранены помощники начштаба полка Пронин, Бакиновский, Василевский, заменявшие ротных и комбатов. Командный состав выбит почти полностью.
– Пойдешь сам и лично поднимешь людей в атаку, – после довольно длинной паузы холодно сказал Гришин. Ему казалось, что Шапошников сильно сгустил краски: в полку он был днем и обстановка была, в общем-то, нормальной.
– А кому прикажете передать командование полком?
– Кто с тобой есть?
– Кроме лейтенанта Тюкаева – никого.
– Хорошо, пошли Тюкаева, пусть он организует атаку.
Шапошников позвал лейтенанта Тюкаева, стоявшего здесь же, посмотрел ему в глаза. Он любил и уважал его – работник был расторопный, аккуратный и вдумчивый, первый помощник в штабных хлопотах, да и внешне вызывал симпатию: открытое русское лицо, прямой взгляд, большой лоб. Как не хотелось посылать его, в общем-то, на бессмысленное и смертельно опасное дело…
– Возьмите с собой человек десять и идите в батальоны. Поднимайте людей в атаку еще раз. «Ничего и эта не даст, – подумал Шапошников. – Надо что-то срочно делать, выводить остатки полка из боя…»
Лейтенант Вениамин Тюкаев взял бойцов из комендантского взвода, которых хорошо знал лично, и пошел в боевые порядки.
Когда прошли рожь и вышли в открытое поле, немцы открыли по ним прицельный огонь. Тюкаев на ходу осматривал поле: непонятно было, кто живой, а кто убитый.
Перебежками от одного бойца к другому Тюкаев обошел позиции батальона Московского. Живые закрывались трупами. Стоило поднять голову – свистели пули. Тюкаеву дали связь со штабом полка, и немцы, заметив движение, хотя сумерки уж сгущались, открыли по нему огонь.
«Не подняться больше, невозможно», – лежа в наспех отрытом окопчике, решил Тюкаев.
Около девяти часов вечера Шапошников послал Наумова с группой бойцов в последний раз обойти батальоны и обдумать: возможно ли наступать в ближайшее время или пора просить полковника Гришина разрешить отвести полк.
Наумов с двумя бойцами ползком из воронки в воронку, по истоптанной ржи, в которой то и дело попадались трупы, зажимая нос от смрада, дошел до окопчиков батальона Осадчего.
– Надо глотнуть, – поморщился он и налил себе и бойцам по наперстку спирта из фляжки.
Впереди вдруг послышалась грустная и протяжная украинская песня.
– Ну вот, я же говорил: как полтавчане заспивают, так все и стихнет, – сказал Наумов. – Невольно же заслушаешься. Пошли, ребята.
От Осадчего Наумов прополз к Тюкаеву, сидевшему в расположении батальона Горбунова. Самого комбата ранило под вечер, и заменял его один из взводных
[13]
. Все командиры рот были убиты еще раньше.
– Ну, как тут у вас? – Наумов поднял на винтовке каску из окопа. Через несколько секунд пуля со звоном срикошетила в сторону. – Все ясно. Бьют метко.
– Головы не поднять, как бреют, – сказал Тюкаев.
– У Осадчего какой анекдот мне рассказали… Один боец до того был трус, что боялся пошевелиться, так и просидел, как заяц, в своем окопе. И нашлись шутники – кто-то бросил ему камешек в каску. Так представляешь: умер от разрыва сердца. Фельдшер определил, – рассказал Наумов и, закончив, добавил серьезно: – Вот ведь какое напряжение… Связь у тебя есть? Дай-ка Шапошникова… Александр Васильевич? Не поднять больше! Да и поднимать некого…
