– Клаус, – позвал он капитана. – Иди, встань сам к орудию и прикончи эту самоходку на переезде. Она, кажется, уже подбита и не способна передвигаться.
– Так точно, – козырнул тот. – У вас течет кровь из уха, господин майор.
– Неважно. Добивай ее.
Исполнительный капитан побежал к одному из орудий. Фельдшер, протерев бровь и ухо спиртом, накладывал пластырь.
– Быстрее, – торопил его майор. – Надеюсь, раны не смертельные?
– Конечно, нет. Мы еще переживем всех этих русских, – отозвался фельдшер, тоже старый солдат.
Майор заглянул в боковую смотровую щель и замер. В течение тех считаных минут, пока он приходил в себя и посылал капитана добивать самоходку, вторая нырнула из-за бугра и застыла на его вершине. Расстояние до нее составляло около километра, а темное отверстие ствола перемещалось по вертикали. Это означало, что через секунды выстрелит шестидюймовое орудие.
«Зверобой» Степана Авдеева получил еще одно попадание. Болванка смяла, как бумагу, подкрылок, разорвала правую гусеницу, вышибла верхний каток. Удар встряхнул самоходку, запахло горелым маслом.
– Товарищ лейтенант, – в отчаянии крикнул механик Иван Крылов. – Машина горит, двигатель не запускается.
– Выбирайся, – коротко отозвался Степан, не отрываясь от прицела.
Сержант Крылов отбежал десяток шагов. Пламени он не увидел. Масло, вспыхнувшее от удара, погасло и лишь чадило. Он замер, не зная, что делать дальше. В любом случае, обе гусеницы порваны, и машина полностью обездвижена.
Раздался выстрел. Крылов невольно проследил, куда попал снаряд. Взрыв угодил в головной вагон, где, кроме разбитой гаубицы, находилась зенитка. Но определить результат попадания сержант не смог из-за большого расстояния. Зато в метре от самоходки с воем пронеслась бронебойная болванка. Крылов снова влез на броню и крикнул Авдееву:
– Степан, огонь погас, но обе гусеницы порваны. Уходим!
– Уходи, я сейчас, – видя, что механик не решается бросить машину, обозленно махнул рукой. – Не мешай… есть возможность, живи, Ваня.
Двадцатилетний сержант Крылов медленно пятился прочь от своей обреченной самоходки. Очередной снаряд с бронепоезда, лязгнул о боковую броню, высекая сноп искр. Иван ускорил шаг. Орудие «зверобоя» успело выстрелить два раза. Крылов уже подбегал к траншее, когда раздался еще один лязгающий удар. Механик понял – этот смертельный.
Машина стояла на том же месте, ничего, кажется, не изменилось. Но внутри нее даже на расстоянии ощущалась давящая тишина. Затем из открытых люков поплыл дым, он становился все гуще. Вымахнул язык пламени.
Взводный Пухов, схватив сержанта за рукав, втащил в траншею.
– Чего застыл? Сейчас взорвется.
– Ребята там…
– Все, нет ребят.
Еще один бронебойный снаряд встряхнул горевшую самоходку. Затем взорвались несколько оставшихся фугасов, и вспыхнула солярка в баках. Огонь, скручиваясь жгутами, жадно облизывал избитый корпус, где остались лейтенант Авдеев и заряжающий.
Орудие, смотревшее в лицо немецкому майору, выстрелило. Фугас взорвался с недолетом возле бронированного дизеля. Но от шести дюймов русского «дозеноффнера» эта броня не станет защитой.
Еще один фугас прошел впритирку над тендером, заполненным пятью тоннами дизельного топлива. Послышался хлопок удара спрессованного, как резина, воздуха. Сорвало защелку и вывернуло из креплений один из люков, под которыми колыхалась солярка.
– Огонь всех орудий по самоходке!
Три зенитки и без команды вели беглую стрельбу. Шансов уцелеть у старшего лейтенанта Чистякова и его экипажа не оставалось. Саня ловил в прицел цистерну, отодвинув Федора Хлебникова. Он надеялся поджечь проклятую черепаху.
Но бронебойный снаряд одной из зениток опередил его. Ударило в верхнюю часть скошенной лобовой брони. Машину тряхнуло с такой силой, что Чистякова отшвырнуло от орудия. Отчаянно вскрикнул радист Леша Савин, запахло горелым железом. Матвей Колесник, оглушенный, собрав все силы, гнал машину задним ходом к низине между двумя буграми.
– Стой! – вставая на колени, кричал ему Саня Чистяков. – Стой, тебе говорят.
– Куда стоять? Горим… взорвемся к черту.
Но все же на несколько секунд остановился. Не выполнить приказ командира в бою он побаивался, кроме того, дымило пока не сильно. А самое главное, бронепоезд, и до этого не стоявший на месте, спешно набирал ход и покидал поле боя.
Шестидюймовый фугас, выпущенный вслед ему Чистяковым, взорвался на насыпи, возле зенитки, из которой вел огонь немецкий капитан. Взрывная волна обрушила на расчет груду щебня, кого-то сбросило на площадку.
Крупный осколок продырявил откатник орудия, ствол съехал вниз. Между опор растекалась струя бурого масла. Капитан удивился, что масло имеет такой цвет. Потом он увидел старшего унтер-офицера, наводчика орудия. Еще один осколок пробил каску и голову, кровь смешивалась с маслом.
Бронепоезд набирал скорость, а капитан шарил по карманам, нащупывая зажигалку. Сигарету он уже достал. Кто-то помог ему прикурить. Расчет тяжело дышал, как после быстрого бега. Они старались, площадка была засыпана стрелянными гильзами. Жаль было наводчика. Но радость, что наконец закончился бой с упрямыми русскими самоходками, пересиливала остальные чувства. А переезд? Черт с ним. Он не первый и не последний.
Остановились в ложбине между буграми, вынесли тело Леши Савина. Маленький радист был без сознания, комбинезон пропитался кровью и лохматился мелкими дырками, словно шарахнули из ружья.
Разрезав одежду, взялись было перевязывать, но лицо младшего сержанта бледнело на глазах, началась агония.
Снаряд пропахал верхнюю скошенную часть брони под рубкой. Плиту толщиной семь с половиной сантиметров вмяло, виднелась узкая трещина. Именно отсюда брызнул веер осколков брони, изрешетивший радиста. Правый подкрылок изорвало, как картонку, торчали скрученные острые лепестки металла.
Можно сказать, экипажу повезло. Бронебойный снаряд 88-миллиметровой зенитки, способный пробить за километр 160 миллиметров брони, ударил под острым углом и не вошел внутрь. Но и этого попадания хватило, чтобы смертельно ранить радиста и в разной степени контузить остальных.
Федя Хлебников глотал воздух, как выброшенная на песок рыба, пальцы скребли сухую землю. У Чистякова стоял звон в ушах. Он обходил самоходку, осматривая повреждения. На несколько секунд замер. Глаза слепило солнцем, но когда Саня их закрыл, почувствовал, что его шатает и он может упасть. Опустился рядом с остальными. Старшина Колесник снял танкошлем и подложил под голову. Из носа сочилась кровь. Вася Манихин, державшийся крепче других, сунул Матвею лоскут фланели.
– На, приложи, – и, сворачивая самокрутку, покосился на мертвое тело Савина. – Вот как смерть приходит. Понять ничего не успеваешь. Удар, словно трехпудовым молотком, в глазах темно, и ты уже на том свете.
