– Раз такое дело, тогда я начинаю бояться за бармена. Как его… За Коперника начинаю опасаться серьезно. Возможно, все чуть по-другому: наш Антон захочет поквитаться не так с маньяком, как с тем, кто упек его в цугундер. Выходит, надо бармена вычислять. Этот Михал необязательно может быть маньяком, но именно он нашему Антону насолил.
– Ты серьезно? Бармен ведь отвечал на вопросы, он не специально…
– Я как никогда серьезен, Рафал. Надо знать того, кого я уже очень сильно хочу поймать. За ним такое водится: маньяк, не маньяк, но раз создал его величеству неудобства – туши свет.
– Тогда он сам того. – Консультант постучал себя по лбу согнутым указательным пальцем.
– Мого быть, мого быть, – произнеся эту фразу с интонациями, только отдаленно похожими на райкинские
[6]
, Хижняк в задумчивости прикусил нижнюю губу. – Пробить, где сейчас искомый Михал Коперник, сможешь? Если на работе – совсем хорошо, если дома – волоки мне адресок. Это проблема?
– Меньше, чем та, которой ты только что меня озадачил.
– Тогда шевели поршнями, пан консультант. – И когда Рафал снова поднялся, добавил, кое-что вспомнив: – Узнай, есть ли у него колеса. Наверняка ездит. Дай пока свой ноут, поиграюсь.
Пожав плечами, Рафал вынул из сумки ноутбук, положил на стол перед Хижняком и решил для себя: с завтрашнего дня, если у него сегодня ничего не выйдет, он сделает все, чтобы оказаться и от Виктора, и от этой истории как можно дальше.
Прошло еще время.
Пили еще кофе.
Став за последнее время – не без активного участия Марины – немножко разбираться в премудростях Интернета, Хижняк находил нужные сайты, на них – нужные изображения, увеличивал их, что-то зарисовывал и записывал в забытый Рафалом блокнот. Вернувшись, тот выдал, что бармена Коперника на работе нет, он ездит на «пежо», в Варшаве – девяносто семь Коперников, из них восемнадцать – Михалов, но «пежо» зарегистрирован на пана Михала Коперника, пятидесяти двух лет, живущего в Жабках, это сразу за Варшавой.
– Где? – коротко спросил Виктор, поворачивая к Рафалу ноутбук, на монитор которого он вывел и увеличил подробную карту города.
– Ну вот. – Немного подвигав картинку, показал консультант.
Хижняк сдержался.
Ему в последний момент расхотелось делиться с Рафалом Незваном своими неожиданными даже для самого себя успехами.
Он уже успел обозначить примерные места обнаружения всех шести женских трупов. И как раз этого элемента не хватало: хотя тела выбрасывались в разных районах, расстояние от каждого из них до указанного пригорода, как он только что прикинул, оказалось примерно одинаковым.
Для человека за рулем машины это вообще не расстояние.
Даже если маньяк путает следы, вывозя трупы на окраины, в каждом таком случае он выбирает место, откуда проще всего кратчайшим путем можно сбежать под крышу дома своего.
Что-то подсказывало Хижняку: бармен Михал Коперник – не такой уж простой свидетель.
На часах – семь вечера. Время польское.
За окном собирался дождик.
6
Когда сознание вернулось, Хантер услышал свист.
Что-то удержало Антона, и он не сразу разлепил глаза – не нужно показывать, что уже пришел в себя. Сначала следует прокачать ситуацию и оценить создавшееся положение. А уже потом решать, как действовать дальше. Хотя положение, в котором Хантер обнаружил себя, вынырнув из мрака, в слишком долгой и тщательной оценке не нуждалось.
Антон почувствовал, что рот его плотно заклеен, а сам он лежит на чем-то не слишком мягком, из подсознания всплыло совсем неуместное определение – диван с ортопедическим наполнением. Ноги у щиколоток и запястья рук стянуты чем-то крепким, не веревкой, вероятнее всего, плотной строительной клейкой лентой, какой обездвиживают друг друга гангстеры в его любимых третьеразрядных американских боевиках. Правда, руки не за спиной, лежат спереди на животе. Слегка болит шея – то место, куда что-то воткнулось за секунду до того, как он вырубился.
И свист.
Знакомый фальшивый звук.
Где-то рядом с Хантером насвистывали полонез Огиньского: пам-папапапа-пам-папам, папам-папам-папапапам… Эта мелодия исполнялась негромко, но каждая фальшивая нота вонзалась Хантеру в ухо, словно зуд надоедливого ночного комара, и он не выдержал – невольно тряхнул головой, будто пытаясь прогнать источник звука от себя.
Этим привлек к себе внимание. Свист прервался, послышался голос – тоже негромкий, достаточно мягкий, даже приятный:
– Да, мой друг, пора просыпаться. – И почти сразу, без перехода, зазвучал резче: – Хватит прикидываться! Открывайте глаза!
С ним говорили по-английски, причем с очень легким акцентом – вероятно, у Михала Коперника была достаточная языковая практика.
Хантер подчинился, ибо лежать зажмурившись – это значит выглядеть еще бо́льшим идиотом. Достаточно того, что он позволил какому-то психу зайти себе со спины. Сначала зарябило, но ненадолго, глаза быстро привыкли к свету, точнее, к полумраку, стоявшему в комнате. Антон лежал на спине, смотрел в потолок, видел прямо перед собой старомодную люстру. Потом перед глазами выросла перевернутая вверх ногами фигура бармена – улыбающееся лицо склонилось над ним, изучая, словно любопытное насекомое. А после Коперник рывком поднял своего пленника за плечи и усадил, прислонив к спинке дивана.
Все это он проделывал, продолжая насвистывать.
Теперь Хантер увидел – девушки на полу нет, ковер снова расстелен. Комната, в которой он очнулся, вообще находилась в идеальном порядке, настолько неестественном для жилого помещения, что даже имела нежилой вид. Правда, на том месте, где лежала девушка, теперь стоял стеклянный журнальный столик. Сейчас его загораживал собой хозяин дома, но Антон понимал: раз столика там не было, когда он вошел, значит, в этом есть некий скрытый смысл, иначе зачем Копернику выносить и ставить его прямо перед очередным своим пленником.
Предположение подтвердилось через мгновение: то ли невзначай, то ли, наоборот, сознательно, бармен отступил на два шага вправо, открывая взору Хантера ножи с длинными лезвиями, выложенные в ряд на стеклянной поверхности столика.
Кухонные ножи.
Такие продаются в любом магазине.
Хантер никогда не замечал за собой особой робости, робкие люди и откровенные трусы просто не выдержали бы образа жизни, который он вел. Скорее, он считал себя в меру осторожным и осмотрительным человеком. Ему не раз приходилось бывать в критических ситуациях, многие из которых требовали принятия мгновенных решений, что и спасало Антону жизнь. Но сейчас он почувствовал, как его плотно охватывает самый настоящий животный страх, который уже невозможно скрывать.
