Противник, однако, не был столь сговорчив.
Отряды армии Бюлова, главные силы которой уже атаковали Намюр, двадцать первого августа форсировали Самбру в двух местах между Намюром и Шарлеруа. Ланрезак отдал приказ: пока наступление откладывается из-за «ожидания соседних армий», войска должны препятствовать всем попыткам немцев форсировать реку.
Из-за того что французы не умели строить оборону, чему их даже не учили, Х корпус, удерживавший этот сектор, не окопался, не поставил проволочных заграждений и вообще никак не организовал оборону южного берега, а намеревался просто броситься в контратаку даже без артиллерийской подготовки. После острого столкновения французы были отброшены назад, и к ночи противник занял деревню Талин и еще одну деревню на южном берегу реки.
Сквозь трескотню винтовочных выстрелов и грохот разрывающихся снарядов послышался более глубокий звук, как будто где-то далеко начали колотить в огромный барабан: германские осадные орудия начали бомбардировку фортов Намюра.
Привезенные из-под Льежа 420-миллиметровые и 305-миллиметровые орудия установили на цементных площадках, и они начали засыпать снарядами вторую бельгийскую крепость. Снаряды летели «с долгим воющим звуком», — писала англичанка, возглавлявшая английский добровольческий санитарный корпус в Намюре. Казалось, что они падали точно туда, где находились свидетели.
Город стал неузнаваем за два дня ужасных разрушений, страдая от смерти, сыпавшейся с неба. Повторилось то же самое, что было в Льеже: горькие газы от разрывов снарядов, бетон, осыпавшийся как штукатурка, сходящие с ума люди в подземных казематах фортов. Отрезанные от остальной бельгийской армии, войска гарнизона и 4-я дивизия чувствовали себя покинутыми.
Дюрю, тот самый офицер связи Ланрезака в Намюре, вернулся в штаб 5-й армии убежденным, что, если защитники крепости не получат французскую помощь, форты не продержатся и дня.
«Они должны увидеть французские войска, идущие с развернутым знаменем и с оркестром. Оркестр должен быть обязательно», — настаивал он.
Три французских батальона — целый полк, 3000 человек — были посланы в Намюр той же ночью и присоединились к осажденным на следующее утро. Теперь их было 37 000, а с германской стороны с двадцать первого по двадцать четвертое августа участвовало в осаде от 107 000 до 153 000 человек при 400–500 артиллерийских орудиях.
Вечером двадцать первого августа Френч сообщал Китченеру, что, по его мнению, до двадцать четвертого не произойдет ничего серьезного.
«Я полагаю, что хорошо знаю ситуацию, и считаю ее благоприятной для нас», — писал он.
Однако он не знал ее так хорошо, как ему казалось. На следующий день, когда английские войска шагали по дороге на Монс «в общем направлении на Суаньи», кавалерийская разведка сообщила о германском корпусе, также двигавшемся по дороге Монс — Брюссель на Суаньи. Похоже, что противник решил не дожидаться назначенного Френчем срока — двадцать четвертое августа.
Еще более тревожные сведения были доставлены английским летчиком, который обнаружил на западе другой германский корпус, имевший целью обойти англичан слева. Над англичанами нависла ясная угроза, очевидная пока лишь только их разведке. Обход, о котором столько говорил Китченер, перестал быть теорией, а превратился в движущиеся колонны живых людей.
Офицеры штаба, находившиеся под влиянием Генри Вильсона, не придали этому значения. Принявшие при его посредстве французскую стратегию, они не более французского Генерального штаба были склонны беспокоиться из-за германского правого крыла.
«Сведения, которые вы получили и передали для главнокомандующего, являются несколько преувеличенными», — заявили они разведчикам и оставили расположение без изменений.
Англичане чувствовали, что идут по местам былых триумфов. В пятнадцати километрах к югу от Монса они прошли через Мальплакё на границе между Францией и Бельгией и видели стоящий у дороги монумент в честь победы герцога Мальборо над Людовиком XIV, воспетой во французской народной песне. Впереди, между Монсом и Брюсселем, лежало Ватерлоо. Возвращение на это победное поле почти в день сотой годовщины знаменитой битвы вселяло в англичан уверенность.
В то время как головные части их колонн приближались двадцать второго к Монсу, кавалерийский патруль в составе полуэскадрона, разведывавший дорогу к северу от канала, заметил четырех всадников. Их форма была незнакомой. В следующий момент, увидев англичан, все четверо остановились. Наступила минутная пауза, и те и другие поняли, что перед ними враги. Германские уланы повернули и бросились назад к своему эскадрону, англичане начали преследование и настигли их на улицах Суаньи. В короткой схватке уланы «запутались в своих длинных пиках и вынуждены были бросить их», англичане убили троих или четверых и вернулись победителями. Капитан Хорнби, командир эскадрона, был награжден орденом как «первый английский офицер, убивший немца кавалерийской саблей нового образца». Война началась по всем правилам и обещала самые ободряющие результаты.
После первого столкновения с врагом на дороге в Суаньи, как и ожидалось, штаб не увидел причин изменять оценку сил противника или его положения. Силы немцев, противостоящие англичанам, Вильсон оценил, возможно, в два корпуса и одну кавалерийскую дивизию, которые были слабее или, по крайней мере, равны двум корпусам и кавалерийской дивизии английских экспедиционных сил. Настойчивость Вильсона, его хорошее настроение, признанное знание местности и французов были более убедительными, чем доклады офицеров разведки. Особенно если учитывать традицию оперативного отдела принижать их оценки, ибо разведка всегда предполагает худшее.
Смерть сэра Джеймса Грирсона, который среди англичан был самым лучшим знатоком германской военной теории и практики, лишила теории Вильсона, повторявшего идеи французского Генерального штаба, оппонента, что и придало им больше убедительности. Сражение следующего дня ожидалось с уверенностью, разделяемой офицерами штаба и командирами корпусов, что вряд ли можно было сказать о сэре Джоне Френче.
Его настроение все еще было мрачным, а колебания почти такими же, как у Ланрезака. Двадцать первого августа в штаб приехал генерал Смит-Дорриен, только что прибывший но Францию, чтобы заменить Грирсона. Ему было приказано «дать бой на линии канала Кондё». Когда же он спросил, означало это наступление или оборону, то услышал: «Подчиняйтесь приказам».
Главное, что волновало Френча, — это отсутствие информации о планах Ланрезака относительно сражения на его правом фланге и опасения разрыва, открывавшегося между ними. Двадцать второго Френч в автомобиле отправился к своему неприятному соседу, чтобы посовещаться с ним. Но по пути узнал, что Ланрезак выехал вперед, в штаб корпуса в Метте, где в это время корпус вел активный бой. Он вернулся обратно, так и не встретившись с французом. По прибытии в штаб он узнал приятную новость: 4-я дивизия, оставленная с самого начала в Англии, прибыла во Францию и уже была на марше, чтобы соединиться с основными силами. Сгущающаяся тень неизвестного германского наступления через Бельгию и отход бельгийской армии к Антверпену заставили Китченера послать эту дивизию.
