Два дня наблюдал за передним краем. На глазах у меня убили связиста. Рано утром, едва рассвело, тот шел, слегка пригнувшись, с катушкой за спиной. Услышав свист мины, бросился на землю. Поздно! Чертов «огурец» осколочного действия взрывается мгновенно. Даже воронок не оставляет. А острые зазубренные кусочки металла летят прямо над землей. Раненый связист пополз, оставляя за собой пятна крови. Из перебитой катушки торчали обрывки проводов.
– Лежи! – кричали ему из окопов.
А что толку? Хоть лежи, хоть ползи, если укрытия нет – от серии мин не спасешься. Хлопнули еще подряд с десяток мин, накрывая связиста, а заодно и траншею.
Я увидел только, как мелькает вдалеке темное пятно. Спешно уползали немецкие минометчики.
Со злости пальнул вслед пару раз. Не успел. А охота продолжалась почти неделю. За это время я подстрелил высунувшегося наблюдателя, но главная цель – ловил расчет. И поймал. Выполз на нейтралку, поближе к немецким траншеям, и таким же влажным холодным утром метров с трехсот свалил минометчика, когда расчет неосторожно высунулся. Ударил и по второму номеру. Зацепил. Тяжело или легко – не знаю. Но третий номер, подхватив раненого, пополз прочь, а по мне дружно ударили пулеметы.
Приполз, как обычно, весь в грязи, долго не мог отдышаться. Кто хвалит меня, а кто бурчит:
– Ну, сейчас немец ответ на блюдечке принесет!
А капитан Риккерт задумчиво проговорил:
– Молодец ты, конечно, Николай. Целый взвод немцев уничтожил. И миномет этот вредный заткнул… но тяжело, когда человек с восемнадцати лет убивать привыкает. У него вся жизнь впереди, а за плечами такой груз.
Я сидел, отогреваясь в его землянке, пил горячий чай и ел поджаренный ординарцем на печке вкусный ржаной хлеб. Водку мне Вадим Викторович не предлагал. Его слова не доходили до меня. Я вернулся с передовой, был жив, впереди день отдыха. Судьба убитых мною немцев меня не трогала. Философия… Хороший человек Риккерт, а порассуждать любит.
– Пишут твои? – переменил тему капитан.
– Пишут, – откликнулся я, хрустя очередным сухарем.
– Ау меня от брата ни слуху ни духу с мая сорок второго. Пропал под Харьковом.
– Может, в плену?
– Может, и так.
Насчет плена я лицемерил. Для меня плен был страшнее смерти. Так я был воспитан. Не зря нам долбили, что в Красной армии пленных не бывает. Есть предатели.
– Ты береги себя, – неожиданно проговорил Риккерт. – Страшно, когда сыновья гибнут, а родители живут. Охоту эту дурацкую за минометом устроили.
– Комбат приказал уничтожить.
– Приказал… – Капитан хотел что-то добавить, но промолчал.
После перегруппировки дивизия и наш полк вступили в ожесточенные бои в районе города Каменец-Подольский. Наступление, начавшееся успешно, наткнулось на жестокую оборону и контратаки немцев. Здесь была окружена и уничтожена 1-я немецкая танковая армия, имевшая на вооружении тяжелые «тигры», штурмовые орудия «фердинанд», знаменитые танки «пантера».
Эта техника уже проявила себя и на Курской дуге, и под Корсунем-Шевченковским, где наши танковые войска понесли большие потери. Серьезное сопротивление оказали они и здесь. Крупная немецкая группировка, насчитывающая 23 дивизии, была ликвидирована и частично уничтожена войсками нашего Первого и Второго Украинских фронтов. Но многие немецкие подразделения прорвались, и полного разгрома, «котла», как под Сталинградом, не получилось.
Все это я узнал потом, а пока весь мой масштаб был пехотный батальон, рота. Та самая, восьмая, где я начал свой путь в августе сорок третьего года.
В середине апреля погибли мой старый товарищ Асхат Абдулов и капитан Риккерт, офицер, ставший для меня примером и которого я не раз вспоминал сам, надев офицерские звездочки.
Они погибли в один день. Второй и третий батальоны брали укрепленный пункт, оборудованный немцами на месте разрушенной деревни. И опять эти сволочи сидели в укрытиях, на холме, а мы наступали снизу. Танки и самоходки, приданные полку, подавили часть артиллерийских батарей и вели за собой пехоту. Потом взорвался ведущий танк, тяжелый КВ-1. Мина разорвала ему гусеницу. Машину крутнуло. Если КВ станет бортом к немцам, это для танка конец. Подкалиберные и кумулятивные снаряды, которые широко использовались немцами, пробивали наиболее защищенную, лобовую часть наших танков, не говоря уже о бортах или корме.
Но КВ крутнулся, подминая собственную гусеницу, и, встав прямо, как и шел, открыл огонь из пушки. Я знал, что у танкистов сложная система инструкций, когда можно покидать танк, а когда нельзя. Значит, этому экипажу нельзя было бросать машину с разорванной гусеницей и выбитыми колесами. Они попали бы под трибунал. Несколько «тридцатьчетверок» быстро двигались вперед, стреляя с коротких остановок. Выстрелы у них были звонкие, как из огромного пистолета. Я впервые видел и участвовал в атаке совместно с танками.
В тот день я понял, что все невзгоды пехоты, огромные потери трудно сравнить с жуткой судьбой танкистов. Страшная у них была смерть. Одна «тридцатьчетверка» вспыхнула, как факел. Из верхнего люка показалась голова в шлеме, руки схватились за края люка. Но человек горел, как свечка, и, замерев на секунду-две, с криком исчез в пылающей дыре. Грохнули сдетонировавшие снаряды, и башня, подброшенная на метр или полтора, свалилась с корпуса. А из открывшегося отверстия огонь бил уже струей, как из огнемета. Потом утих, и то, что было машиной и четырьмя живыми людьми, густо дымя, горело уже ровно, словно поленница дров, облитая соляркой.
События того и последующих трех-четырех дней ожесточенных наступательных боев остались в памяти отдельными эпизодами. Вот загорелись еще два наших танка, и остальные, пять или шесть, попятились назад. «Клим Ворошилов» продолжал стрелять. Я видел, как летели искры из его лобастой массивной башни. Видимо, рикошетили бронебойные снаряды. Немцы стреляли издалека, я думаю, с расстояния метров восемьсот, если не больше.
С КВ сорвало плоский запасной бак с горючим на корме. Второй бак, разлохмаченный взрывом, забрызгал горящей соляркой корму. Танк сделал еще несколько торопливых выстрелов, а затем из горевшей машины стали вылезать танкисты. Их было пятеро. Одного тащили на руках. Мы поддерживали их огнем из пулеметов, автоматов. Риккерт тоже стрелял из своего ППШ. Мы очень хотели, чтобы ребята спаслись после того, что пережили в бронированной коробке, которую без устали долбили немцы.
Они уже отбежали от танков метров на двадцать, когда их все же поймал в прицел тяжелый немецкий танк. Это были 88-миллиметровые снаряды. Взрыв, потом второй накрыли танкистов. До разрушенного дома, возле которого мы залегли, добежали двое. Помню, один был весь в крови и, заикаясь, повторял, показывая рукой на дымящиеся воронки:
– Там, комбат… майор там.
Увы, возле воронок лежали засыпанные землей, смутно различимые куски человеческих тел. Прямое попадание. Этим двоим повезло. Контуженый танкист никак не давался перевязать его, вырывался, кричал. Второго трясло мелкой дрожью. Говорить он не мог и почти не слышал. Ему сунули цигарку, но после двух затяжек он схватился за грудь. Закашлялся, изо рта потекла зеленая слюна. И еще я заметил, что уши у него покрыты толстой коркой засохшей крови. Как быстро сворачивается и засыхает человеческая кровь.
