Только командир полка в момент по-своему решил. Молодой майор, лет тридцати. Я его раза два издалека видел. Примчался на открытом джипе в сопровождении бронетранспортера с отделением автоматчиков.
– Какие потери? Всего пять человек! А вы хотели, как по Невскому прогуляться.
Не понял я тогда слово «Невский», что это проспект в Ленинграде. Знал знаменитого Александра Невского, только он тут при чем? Комбат угрюмо возразил, что надо высоту еще минами обработать. И, словно угадывая наши мысли, попросил:
– Мин бы, хоть с сотняжку подбросили и пару-тройку тяжелых минометов. Оглушить фрицев на пяток минут…
Смотрели друг на друга два майора. Звания одинаковые и возраст тоже. Только один – майор-комбат, вместе с бойцами наступающий, а другой, хоть и майор, но из молодых, ранних, уже командир полка, на полковничьей должности. Орденов штуки четыре, и подполковником не сегодня завтра станет. Решительный, смелый. Наплевать ему на преграды… и на солдатские жизни тоже.
– Нельзя в лоб, – угрюмо гнул свое комбат. – Я уже все рассчитал. Рота через хребет пойдет и с фланга ударит.
– Бухгалтер… рассчитал-посчитал! Их там, фрицев, и роты не наберется, а ты до ночи топтаться будешь. Обед отставить и вперед! – Смягчая голос, по-отечески добавил: – Сковырнете фашистскую сволочь – обед и по сто граммов. Мало – по двести! Представления на ордена. Сегодня же подпишу.
Со стороны посмотреть, хоть картину пиши. Молодой комполка в полевой, но первосортного сукна гимнастерке, галифе, начищенных хромачах. И мы, сбившиеся за скалой, куча обтрепанных от лазанья по горам солдат и офицеров, трясущихся за свою жизнь, не понимающих важности наступления. Только вперед, и наши жизни в этой битве ничего не значат. Товарищ Сталин лично за наступлением фронтов следит.
Высокомерно посматривали на нас сытые автоматчики, тоже в хорошей форме, на бронетранспортере с американским крупнокалиберным «браунингом» за щитком и вторым пулеметом на борту. Слышали мы, что приказ вышел, из-за бандеровцев высокому начальству с охраной ездить. Перебьют полководцев – кто командовать будет?
План командира полка был прост и понятен нам. Под прикрытием последних снарядов и мин (он даже не спросил, сколько их осталось), под треск наших «максимов», рвануть вперед, обойти эту чертову гору-скалу, а там уже можно докладывать об успешном прорыве и добивать немцев. Если будет кому!
– Свой бронетранспортер в поддержку даю, – словно молодую жену уступая, закончил речь комполка.
И тогда быстро заговорил наш комбат, что, конечно, товарищ майор прав. Начинать надо немедленно. Но целесообразно пустить через лес уже подготовленную роту, ударить во фланг – и затем сразу атака. Командир полка оглядел еще раз речку, хребет, еще одно ущелье, которое нам, второй роте, предстояло преодолеть. Вычертил в уме трех-четырехкилометровый путь, поделил, подсчитал. Если даже на мины и мелкие засады нарвемся, часа через полтора на исходные позиции выйдем.
– Все. Готовность – десять минут. Сержант, цель видишь? – подошел он к моему пулеметчику Загорулько.
– Как стрелять начнут, что-нибудь увижу, – коротко отозвался хохол. – Но минометы не разглядишь, а их там у них штук пять или шесть. Сметут они нас.
– Может, тебя заменить, сержант, если очко играет? – прищурился майор.
– Дураки только ничего не боятся. – Загорулько расправил ленту, подкрутил без нужды прицел. – А стрелять я нормально буду, за это не волнуйтесь. – И добавил: – Ребят только жалко.
Вот упрямый хохол! Командир полка секунду-другую раздумывал. Наверное, хотел убрать слишком разговорчивого пулеметчика да сунуть его в цепь атакующих, с винтовкой и штыком. Только сообразил, что опытного командира расчета перед атакой убирать нельзя. Повернулся резко на подкованных каблуках и зашагал к своему джипу, забрав с бронетранспортера трех автоматчиков..
У меня заныло разбитое еще в декабре предплечье. Рядом сопел мой верный помощник Леонтий Беда. С непривычным унынием смотрел вперед жизнерадостный «боровичок» Мухин, командир ополовиненного отделения. Наверное, и сам командир полка чувствовал безнадежность предстоящего боя.
– Раздать водку, – резко приказал он. – Молодым – по сто, старикам – по сто пятьдесят.
Начали разливать из термосов разбавленный спирт. Бойцы оживились. Не то что обрадовались, но лишние пятнадцать-двадцать минут жизни значили для каждого много. Илюшин положил мне руку на плечо.
– Коля, больше, чем по пятьдесят граммов, не наливай. Сам не пей вообще.
Мне стало легче на душе. Я вдруг понял, что окончательно стал для ротного своим.
А потом началась атака. Одна из тех диких бессмысленных атак, в которых мы за войну потеряли сотни тысяч убитых. Роты, пополненные тыловиками, хозяйственным взводом, писарями, сумели пробежать, теряя убитых, метров сто пятьдесят. Каменистая узкая дорога превратилась в кипящую полосу. Огненные вспышки и взрывы мин, клубы дыма, пулеметные трассы, гаснущие среди мутной завесы, и толпы бегущих, кричащих людей.
Немного продвинулся вперед бронетранспортер, остервенело бьющий из двух пулеметов и нескольких автоматов. Сверкающая вспышками выстрелов бронированная черепаха, открытая сверху, сразу стала хорошей мишенью. Рядом разорвались несколько мин, пулеметные очереди, высекая искры, перехлестнули бронетранспортер вдоль и поперек. Замолчал тяжелый «браунинг», задымил мотор, и водитель попятился задом в укрытие.
Наступали все три роты. Илюшин вел нас, прижимая людей к скале. Мины рвались на булыжниках дороги, почти не оставляя воронок, зато выбрасывая снопы осколков и битого камня. Мы стреляли вверх, не видя цели. Рядом со мной упал солдат из хозяйственного взвода. Закрутился, отталкиваясь руками от камня. «Западник» Грищук подобрал новенький автомат, вынул запасной диск. Солдат был ранен смертельно, не меньше чем десятком осколков. Потом упал Джабраилов, самый сильный солдат в моем взводе. Я кинулся к нему, но он уже поднимался.
– Оглушило…
Зато Мухин, исполнительный и подтянутый командир отделения, словно чувствовавший свою смерть, закричал, выронил автомат и, закрывая лицо ладонями, свалился как подкошенный. Подбежав, я увидел, что сержант убит наповал осколками в голову, рядом валялся разбитый ППШ. Лужа крови растекалась у меня на глазах.
С расширенными глазами мимо нас пробежали два солдата из первого взвода. Один в мокрой от крови, облепившей руку гимнастерке. Второй, выставив винтовку, как для штыкового боя, тянул на одной ноте непрерывное «а-а-а!». Я схватил его, но он с легкостью вырвался, и почти сразу взорвалась очередная мина. Меня отшвырнуло и, наверное, расплющило бы о скалу, если бы не кусты и трава, тянувшиеся жидкой полосой у подножия утеса. Я влетел в поросль, разрывая гимнастерку и тело кустами, срезанными осколками.
Леонтий и кто-то из бойцов помогли мне встать. Поверху часто захлопали звонкие разрывы гранат. За те четыре-пять секунд, что горит запал, «колотушки» не успевали долететь до земли и взрывались в воздухе, не причиняя особого вреда из-за небольшого радиуса разлета осколков, но прибавляя панику в цепи, жмущейся к скале, людей. На дороге лежали только убитые и тяжело раненные. Много…
