– Тебя, орел, кто уполномочивал расстрел устраивать? Мне что, по твоей милости в особый отдел армии докладывать, как бойцы офицеру пинков надавали? Прославимся на весь фронт.
В общем, дело насчет бунта (такого в Красной Армии быть не может!) замяли, а Осину дали верхний предел за отступление без приказа – три месяца штрафной роты. Хотя эти три месяца считались максимальным сроком, на практике получалось зачастую больше. Не засчитывали время следствия, формирование команды и отправку к месту формирования. Согласно приказу, штрафника можно было освободить не обязательно по ранению, а учитывая смелость, проявленную в бою. На практике большинство представлений возвращались. Сложилась система, что для полной реабилитации и освобождения требовалось получить ранение – «искупить вину кровью».
Впрочем, к моему немалому удивлению, Матвей Осин в свою часть возвращаться не собирался. За три месяца он прижился в штрафниках. Со дня на день ждал приказа, однако заявил, что намерен остаться помкомвзвода, если я, конечно, не возражаю. Я не возражал, а Матвей рассказывал мне:
– Ну, попаду в свою дивизию, может, полк. Там все уже новые. Здесь меня знают, товарищ Тимарь уважение оказывает. А там кто я? Бывший штрафник. Отправят во взвод, где «шестимесячный» лейтенант командует. Дадут отделение. Сунут в лобовую, и кончился Матвей.
– Будто штрафная рота в лобовую атаку не ходит, – возразил я.
– Ходит. Только здесь я возможности для маневра имею. К моему мнению прислушиваются, как бычка, на убой не гонят.
Пока имелось время, капитан Тимарь приказал взводными делами заниматься Левченко, а мне проводить учебу с необстрелянными бойцами. За время службы я не раз сталкивался со странным (скорее, неумным) подходом некоторых руководителей насчет подготовки вновь прибывших новобранцев. Особенно когда их своевременно вооружали и снабжали боеприпасами. Оглядывая строй вчерашних мальчишек-колхозников, какой-нибудь майор или подполковник с наигранной лихостью вещал:
– О, три пулемета! Гранаты, патроны. Воевать можно?
– Так точно, товарищ майор! – вразнобой выкрикивала шеренга.
– Ну, и бейте гадов, чтобы шерсть летела!
Не скажу особой мудрости, но необученные бойцы погибали первыми. Это они начинали метаться под бомбежкой или убегать от пулеметного огня, когда до вражеских траншей оставался один рывок. Они не знали десятки мелких и больших хитростей, которые необходимы в бою. Враг их освоил, а многим из моих подчиненных приходилось постигать на ходу.
Помню, в первые дни мы осваивали атаку перебежками, ползание по-пластунски. Несмотря на холод, все были мокрые от пота и снега. Как мог, я подбадривал ребят. Ползание по-пластунски превратилось в комедию. Вначале бойцы старательно вжимались в утоптанный снег, затем стали выдыхаться и хитрить. Передвигались на локтях, задирая зад. За некоторыми волочились развязавшиеся обмотки.
Командир третьего отделения Бакиев Султан, в отличие от спокойного и рассудительного Матвея Осина, не выдерживая, пихал ногой кого-то в зад или подталкивал прикладом. Султан, бывший командир роты, был опытным командиром и хорошим спортсменом. Но его манера обращения со штрафниками беспокоила меня. Если попавший за дезертирство или пьяную драку юнец воспринимал такое обращение как должное и даже смеялся, то с другими штрафниками дело могло кончиться плохо.
Когда, несмотря на мои замечания, Бакиев в очередной раз пихнул бывшего майора Зеленко, тот вскочил и начал кричать, что это не занятия, а издевательство. Он такого не потерпит! Бориса Зеленко я включил в группу подготовки, потому что за годы хозяйственной деятельности, сытой жизни и хорошей выпивки он полностью растерял былые навыки и представлял собой ходячую мишень. Была и другая причина. Тимарю звонили из дивизии, намекали, чтобы мы пригрели майора на теплой должности и сильно не гоняли. В общем, берегли. Однако штрафная рота подчинялась напрямую штабу армии, и дивизионное начальство к нам никакого отношения не имело. Николай Егорович заявил, что хозчасти у нас нет, и после нескольких звонков насчет майора бывшие приятели о нем забыли.
Ну а насчет меня? За свою военную жизнь я достаточно похлебал пустой каши, особенно в запасных полках. И нагляделся, как устроили свою жизнь такие майоры, списывая на убывших людей продукты, обмундирование. Кому война – кому мать родная! Я хорошо усвоил эту истину и очень хотел, чтобы проворовавшийся толстяк понюхал, чем пахнет война.
Зеленко во взводе недолюбливали, но на сей раз взяли его сторону. Сегодня этот татарин прикладом толкает, а завтра штыком подгонять будет? Я отчитал сержанта Бакиева и, чтобы разрядить обстановку, объявил перекур. Поговорили о том о сем. Выгораживая Бакиева, я заявил, что сержант хоть и грубоват, но предъявляет правильные требования.
– Какая рана самая тяжелая? – спросил я.
Ответили, что в голову или живот.
– Все правильно. Только когда вы ползете, голову и живот к земле прижимаете. А задницу, как на выставке, держите. Что такое пуля в тазовую часть тела, знаете?
Кое-кто из ребят слово «таз» воспринимал как банную посуду. Пришлось объяснить, какие тяжелые раны оставляет пуля, попавшая в поясницу или тазобедренную часть: раздробленные кости, пробитый мочевой пузырь и почки, наконец, простреленная мошонка. Рассказал, что с такими ранами ребята лежат и мучаются в госпиталях месяцами. Некоторые после выписки к женам не возвращаются – не с чем. Короткая лекция имела успех, дело пошло веселее.
Разжалованный майор Зеленко, на правах обиженного, держался поближе ко мне и по-прежнему уклонялся от ползания по-пластунски. Не выдержав, я поставил его по стойке «смирно» и спокойно растолковал требования устава. Обращался к бывшему майору на «вы».
– Убьют же вас, товарищ рядовой. Вам всего тридцать восемь лет, а вы о физической форме совсем не заботитесь.
– Готовая мишень, – поддержал меня Осин. – Оброс жиром, через сто шагов задыхается.
Блатных (или уголовников) во взводе насчитывалось человек восемь. Вроде немного, если учесть, что численность взвода перевалила за сто человек. Но сплоченность бывших воров, их непонятный язык и наигранная бесшабашность (нам на все наплевать!) рождали у многих бойцов, особенно сельских, робость перед уголовниками.
Старшим, или «бугром», в их компании был узкоплечий, морщинистый, не производивший большого впечатления вор по кличке Тихий (фамилия его была Тиханов). Словно подтверждая свою кличку и фамилию, он вел себя спокойно, ничем не выделяясь. И голос у него был тихий. Приказам подчинялся и не вступал в пререкания.
Единственное, от чего он уклонялся, была уборка помещений и вынос мусора. Это являлось для него нарушением каких-то воровских законов, и он обычно незаметно исчезал, ссылаясь на боль в суставах. На самом деле этот морщинистый, сутулый мужик был физически крепок и вынослив.
Ходили слухи, что Тихий отсидел лет десять за грабежи и кражи. Свою компанию, хотя мы ее раскидали по разным отделениям, держал в кулаке. Его помощником был крепкий широкоплечий парень по кличке Дега, весь татуированный, всячески показывающий свою силу и авторитет. Имелось несколько «шестерок», среди которых я запомнил крикливого вора по кличке Буленок.
