– Не выйдет, сука!
Я орал, зацепив ногами, как крючком, сапоги здоровяка. Он свалился, Василь Левченко, оказавшийся вовремя, не жалея, всадил в него остаток диска. Я поднялся, подобрал свой автомат. Живых немцев поблизости не было. Впереди и слева поднимались столбы минометных разрывов. Неужели нас решили поддержать? Я бежал по траншее вместе с Левченко. Это было неправильно. Два командира не должны находиться рядом. Попадем под одну гранату или очередь, и взвод (вернее, остатки) будет обезглавлен.
Я выскочил на бруствер. Из гнезда неподалеку разворачивали станковый пулемет. Неприцельная очередь ударила бойца, который бежал впереди, в ногу. Брызнули клочья крови и обмоточной ткани. Левченко, я и мой ординарец Савельев успели упасть. Боец ворочался и, что-то выкрикивая, пытался встать. Почти напрочь оторванная нога болталась отдельно. На снегу темнели пятна крови.
– Лежи, не двигайся! – крикнул я, но тяжело раненный боец, наверное, уже ничего не понимал.
Еще одна очередь свалила его на снег, а немец, не жалея патронов, бил в нашу сторону. Нас защищал двойной бруствер запасного пулеметного окопа. Пули сносили верхушку, куски мерзлой земли, и бруствер разваливался на глазах. Надо бросать гранаты! Но почему я тогда медлю, и медлит Левченко? Пули шли так густо, что невольно вжимали всех троих в землю. Боец впереди нас, простегнутый полсотней пуль, превратился в бесформенный комок.
Я наконец нащупал гранату. Это была «лимонка», опасная и для нас большим разбросом осколков. Но искать другую не оставалось времени. Разогнул усики и, выдернув чеку, неловко бросил ее, загребая рукавом снег. Поднимать выше руку не рискнул. Граната взорвалась с недолетом, и вместе с пулями над головой засвистели осколки. Но пулемет замолчал.
Мелькнула мысль, что немцы убежали. Но я ошибался. Это были не немцы, и они не собирались убегать. Солдаты в кубанках, из казачьего полка «СС», поднимали пулемет на руках, зная, что следующие гранаты влетят к ним. Пулемет МГ-42 был на станке, и чтобы приподнять тяжелую треногу, требовалось несколько секунд. Этих секунд у них уже не оставалось.
Мы стреляли все трое. Один из пулеметчиков упал, второй, пригнувшись, убегал по траншее. Мы бежали следом. Ординарец Савельев старался обогнать нас. Позади слышался топот и тяжелое дыхание еще нескольких бойцов. Снова закончился магазин. Я вставил в гнездо последний.
– Ложись!
Это крикнул Левченко. И снова мы успели упасть, опережая пули, летящие навстречу. Под них попал замешкавшийся боец. Четверо или пятеро в немецких касках и казачьих кубанках перемахивали через бруствер, прикрывая друг друга огнем. Мы торопливо бросали вслед гранаты. Траншею заволокло дымом. Из облака копоти вылетела трассирующая очередь, разрывные пули трещали, разбрасывая куски глины.
Мы стреляли наугад, потом вылезли на бруствер. Неподалеку лежал труп казака в кубанке, остальные отбежали уже далеко. Магазины автоматов и казенники винтовок были пусты – мы опустошили их в быстротечном бою. Левченко громко свистел вслед убегавшим и матерился. Савельев, отыскав запасную обойму, лихорадочно выпускал пулю за пулей, но ни разу не попал.
На левом фланге наступал первый взвод. Большинство уже достигли траншей и тоже вели огонь по отступающим. По льду катили на руках «сорокапятки», тащили противотанковые ружья. По нашим следам шли пехотные роты. Их легко можно было отличить по каскам и шинелям. Штрафники в основном были в телогрейках, а каски не носил никто. «На чужом горбу! – бормотал я. – Легко на чужом горбу!» В этот момент я забыл, что вел штрафников, которым было предписано любой ценой зацепиться за правый берег. Рота получила задачу, которую требовалось выполнить, а судьба людей никого не интересовала. Но мы ведь тоже имеем право на жизнь!
Немцы и казачья часть отступили и заняли вторую линию траншей, метрах в семистах от нас. Им не дали там закрепиться. С левого берега равномерно и глухо били гаубицы и тяжелые минометы. Легкие пушки, их переправили не меньше десятка, вели непрерывный огонь. Под этим сильным прикрытием пехотный полк выбил противника из второй линии. Нас оставили в покое.
Никто не командовал, не отдавал приказы. А кем командовать? Вокруг лежали сплошные трупы, ворочались раненые, которых перевязывали мы сами, потому что санитаров не хватало. А командование полка, наверняка забывшее про нас, докладывало, что полоса обороны прорвана, плацдарм взят, ведется наступление.
Впрочем, по чьему-то приказу из санитарной повозки нам вытряхнули мешок индивидуальных пакетов и завернутую в пергамент стопку дощечек для накладывания шин на перебитые руки и ноги. Николай Егорович Тимарь обнимал меня. Славка, жив? Жив! Капитан был в такой же извалянной фуфайке со вспоротым рукавом, виднелась пропитанная кровью повязка.
– И Пчеловод наш жив! – он расцеловал Петра. – А где Левченко?
Левченко он обнимать не стал, хлопнул по плечу и грустно сообщил:
– Малышкина-то убили! Вот как…
Я знал, что командир первого взвода и, по существу, заместитель Тимаря старший лейтенант Малышкин воевал вместе с капитаном уже давно. Они были близкими друзьями. Малышкина убили в начале атаки, ранили помкомвзвода, и атака под сильным огнем захлебнулась. Тимарь и замполит Зенович тщетно пытались поднять людей, но крупнокалиберный пулемет из дота с легкостью доставал свои жертвы через речку.
Накануне хорошо замаскированный дот разглядеть не удалось. Тимарь рассказывал, как пытались попасть в амбразуру. Никак не удавалось. Тогда выкатили на прямую наводку трехдюймовую полковушку. Она успела сделать лишь несколько выстрелов. Тяжелые пули за считаные минуты выбили расчет.
Послали еще артиллеристов, но стрельбу им вести не дали, кого – убили, кого – ранили. А пушку расклевали бронебойными пулями, повредили откатник. Так она и стояла на пригорке, а вокруг – погибшие и тяжелораненые артиллеристы.
Дот разбили во время нашей второй атаки. Командир полка, в нарушение инструкций, разрешил пустить в ход шестидюймовые гаубицы. Понадобилось два десятка тяжелых снарядов, чтобы расколоть железобетон. Так что не нам одним тяжко пришлось. Спрятанный в доте 15-миллиметровый пулемет валил людей намертво.
Собирали живых и раненых, подсчитывали потери. Из расщелины в обрыве кое-как вытащили тело старшего лейтенанта Бакиева. После смерти он автоматически восстанавливался в прежнем звании, хотя мне еще предстояло писать представление. Султан Бакиев был убит пулей в лицо, а потом расщелину забросали гранатами. Он не стал надевать телогрейку, чтобы легче двигаться, и лежал в изодранной в клочья гимнастерке, изрешеченный осколками, с оторванной кистью руки. Возможно, последняя граната, которую он хотел бросить, взорвалась у него в руке.
Мы были многим обязаны этому упрямому офицеру, плохо сходящемуся с людьми. Его напарник выжил, почти все осколки принял на себя старший лейтенант. Пушкарю повезло. Он сумел со ступеньки обрыва выпустить три диска, а затем участвовал в атаке, получив лишь легкое ранение.
Потери были тяжелые. Капитан Тимарь заранее позаботился о подводах, на которых срочно увозили тяжелораненых. Из полка выделили две полуторки. Оказав первую помощь, отправили своим ходом в санбат раненых полегче. Не обошлось без самострелов. Парень лет двадцати трех топтался возле Запорожца и санитаров, но Бульба не обращал на него внимания.
