Подняв одну из них, Сьюзен прочла:
– «Томас Агу, возраст – три года и почти три четверти, Сто Лат, Замковая улица, 9».
Карточка была заполнена аккуратным почерком.
Она вышла в коридор и заглянула в другую комнату, где увидела такую же картину опустошения.
– Теперь мы знаем, где хранились зубы, – подытожила она. – Потом их отсюда вынесли и сложили внизу.
– Но зачем?
Она вздохнула.
– Это волшебство настолько древнее, что практически перестало быть волшебством. Добудь чей-нибудь волос, ноготь или зуб – и ты сможешь управлять этим человеком.
О боже попытался сосредоточиться.
– То есть та куча управляет миллионами детей?
– Да. Но некоторые из этих детей уже взрослые.
– И ты можешь заставить их думать, что захочешь, и поступать так, как захочешь?
– Да, – кивнула Сьюзен.
– А детей ты можешь заставить открыть папин бумажник и перевести содержимое по нужному адресу?
– Об этом я не думала, но, наверное, да, это возможно…
– Или спуститься вниз, разбить все бутылки у себя в буфете и пообещать никогда больше не пить? – с надеждой в голосе спросил о боже.
– О чем ты говоришь?
– Тебе этого не понять. А вот лично я каждое утро смываю свою жизнь в сортир.
Средний Дэйв и Кошачий Глаз добежали до развилки коридора.
– Ты пойдешь туда, а я…
– Почему бы нам не пойти вместе? – предложил Кошачий Глаз.
– Да что с вами такое? Я собственными глазами видел, как ты порвал пасти двум сторожевым псам! Ну, помнишь, когда мы проворачивали то дельце в Щеботане?! Может, ты теперь еще за мою руку будешь держаться? Значит, так. Ты проверяешь двери в этом коридоре, а я – в этом.
Средний Дэйв ушел.
Кошачий Глаз настороженно заглянул в свой коридор.
Коридор не был слишком длинным, и дверей в него выходило не очень много. Кроме того, Чайчай как-то сказал, что тут нет ничего опасного, за исключением того, что они принесли сюда сами.
Кошачий Глаз услышал голоса приближавшихся к нему людей и сразу же успокоился.
Уж с людьми-то он справится.
Но тут какой-то звук заставил его оглянуться.
Тени подкрадывались к нему со спины. Спускались по стенам, заполняли собой потолок.
Они соединялись и становились темнее. Еще темнее.
А потом они встали на дыбы. И бросились на него.
– Что это было? – спросила Сьюзен.
– Похоже, кто-то пытался кричать. – Сьюзен распахнула дверь.
Там никого не было.
Хотя было какое-то движение. Она увидела, как сжимается и бледнеет темное пятно в углу, а чья-то тень скрывается за поворотом коридора.
А на полу она увидела пару башмаков. Сьюзен принюхалась. Пахло крысами, сыростью и плесенью.
– Пора выбираться отсюда, – сказала она.
– Но как мы найдем эту самую Фиалку? Здесь так много комнат.
– Не знаю. Я должна была ее… почувствовать, но не смогла.
Сьюзен выглянула из-за угла. Издалека донеслись чьи-то вопли.
Им удалось незаметно добраться до лестницы и подняться на следующий этаж. Там они обнаружили другие комнаты, и в каждой из них стоял вскрытый выставочный стенд.
Тени скользили по углам. Они выглядели так, словно за стенами башни перемещался какой-то невидимый источник света.
– Это место, – сказал о боже, – очень напоминает мне дом твоего дедушки.
– Знаю, – кивнула Сьюзен. – Там соблюдаются только те правила, которые придумал он сам. И вряд ли дедушка обрадовался бы, если бы кто-нибудь разгромил его библиотеку…
Она замолчала, а потом снова заговорила, но уже другим голосом:
– Все здесь принадлежит детям. Здесь соблюдаются правила, в которые верят дети.
– Да? Мне уже легче.
– Правда? Но не все так просто. В стране мясленичной утки утки могут нести шоколадные яйца, а в стране Смерти – все черное, потому что люди в это верят. Дедушка очень консервативен в этом смысле. Все украсил черепами и костями. А здесь…
– Красивые цветы и необычное небо.
– Думаю, самое страшное еще впереди. И самое странное.
– Более странное, чем мы видим сейчас?
– Впрочем, умереть тут, скорее всего, нельзя.
– Знаешь ли, скатившийся с лестницы человек выглядел очень даже мертвым.
– Нет, умереть, конечно, можно. Но… умираешь ты не здесь. Просто ты… сейчас подумаю… да… ты уходишь в какое-то другое место. Становишься невидимым. Именно так считают все маленькие детишки. Дедушка рассказывал, что еще пятьдесят лет назад все было по-другому. Раньше от детей ничего не скрывали. А теперь просто говорят ребенку, что бабушка ушла. Целых три недели Твила считала, что ее дядю похоронили в Грустном садике сразу за сараем. Вместе с Бастером, Мипо и тремя Толстячками.
– Тремя Толстячками?
– Ну, хомячками. Они часто умирают. Не всегда удается выбрать верный момент и подменить их так, чтобы она не заметила. Слушай, ты что, вообще ничего не знаешь?
– Э-э… Эгей? – донесся чей-то голос из глубины коридора.
Они подошли к очередной комнате. В которой обнаружили Фиалку, сидевшую на полу и привязанную к ножке белого выставочного стенда. Сначала во взгляде девушки мелькнул страх, потом – удивление, но затем Фиалка наконец узнала Сьюзен.
– Слушай, ты ведь…
– Да, мы иногда встречались в «Заупокое», а когда ты пришла за последним зубом Твилы, то очень перепугалась, поскольку выяснилось, что я тебя вижу. Но я принесла тебе стакан воды, и ты сразу успокоилась, – сказала Сьюзен, развязывая веревку. – Давай быстрее, у нас мало времени.
– А это кто?
О боже попытался пригладить взъерошенные волосы.
– Просто бог, – пожала плечами Сьюзен. – Его зовут Перепой.
– Ты случаем не злоупотребляешь спиртным? – спросил о боже.
– Что это за вопро…
– Он спрашивает, чтобы решить: ненавидит он тебя или нет, – пояснила Сьюзен. – Божественные причуды.
– Я вообще не пью, – ответила Фиалка. – Как ты мог подумать такое? У меня даже голубая лента есть!
О боже непонимающе воззрился на Сьюзен.
– Это значит, что она член Лиги умеренности Оффлера, – объяснила Сьюзен. – Они дают зарок не прикасаться к алкоголю. Не могу понять почему. Хотя, конечно, Оффлер – крокодил, а крокодилы нечасто заходят в трактиры. Предпочитают оставаться в воде.
