Нагнали двое: обоих знал по футболу – Иванов и Доронин.
Иванов остановился, снял кепку:
– Здравствуй, футболист! Один выстрел – один косач. Патронов больше нет?
– С меня довольно. У Доронина тоже один косач.
Иванов засмеялся:
– Потому что мазила. Когда убиваешь, нужно хладнокровие. А Дороня спешит, курок дергает. – Сощурил глаза, щелкнул ладонью по ягдташу. – Мне много надо. Студентам голодно живется.
Повернулся, пошел, сердито дернув плечом: пацаненок! Помалкивает, но взглядом осудил охотничью жадность. Комсомолия! Покричат «слава-слава» и забудут на часок про голодное пузо.
Алеша долго провожал взглядом охотников: удачливого и мазилу! Всего раз глянул на то место, где стоял Иванов. На траве кровяная крапь. Справедливости ради осмотрел землю около себя. Капелька, еще капелька.
Охота…
Опасные стихи
Окон Зарецкие не зашторивали. Зашторенные окна – соблазн сексота.
Утреню отец Викторин служил затемно. Суббота. Память Феодора Стратилата.
Дни Литургии священники ожидают со сладким трепетом в сердце. Божию искру в душе Литургия преображает в Божественное пламя. Предстояние престолу не может стать обыденностью, хоть служи половину века.
И вот – отвержен. От алтаря, от храма. Да ведь не от Бога!
Ладана в доме отец Викторин не воскурял. Свечи ставил, дождавшись солнца. Молящихся и поющих – он да матушка, а нынешним утром Нина поднялась ранехонько.
У тихого пения слушатель – сердце. Ради Литургии, от молитвы ли, воздух в доме в позолоте.
После утрени отец Викторин отслужил панихиду по девяти людиновским страстотерпцам, казненным безвинно.
Устал, но благостно.
– Полюшка! Уж очень долог путь народа русского на Голгофу. И Симона Киринеянина нет – крест нести. Всё сами.
Матушка ради праздника пироги затеяла. Нина тут как тут, перенимает лепоту домашних кулинарных секретов.
Батюшка пил кофе с цикорием, кушал, искренне ужасаясь, ватрушки.
– Спасибо, не расположен к полноте. Три умял и на четвертую смотрю с вожделением.
– Эту я месила, я в печь ставила! – сказала Нина. – Моего кушанья тоже отведай.
Попробовал. Женщины ждали приговора.
– Очень вкусно! – порадовался за дочь батюшка.
– Так-то вот! – погордилась матушка. – Много ли учеников, вышедших из стен школы, говорят по-иноземному? А Ниночка: «филе данке», «се ля ви»! И стряпать мастерица.
– Что-то Олимпиады давно не было! – обеспокоился отец Викторин. – Ватрушки – ее слабость.
– За книжками сидит, – сказала матушка. – У нее скоро экзамен. Будет самая нужная медсестра в больнице. Хирургическая! – и на иконы перекрестилась. – Батюшка, ты слышал? В Колчине собираются храм закрывать.
– У Господа чудеса, а у людей чудесы! – Отец Викторин взял с письменного стола учебник Ниночкин. – Товарищ Сталин! – Взял другой. – И здесь товарищ Сталин. Власть рядится в атеизм, но в каждом селе ставит памятники вождю. Нередко на месте взорванных церквей. Явное стремление к единобожию по-советски.
Махнул досадливо рукой:
– Прости, матушка! Пойду к воде. Подышу.
Шел к плотине, думал о роде Зарецких. У каждого поколения случалось свое недовольство. Интересно, чем был недоволен семинарист Иван Глаголев, принявший по желанию учителя семинарскую красивую фамилию? Кстати, фамилию этого учителя. Зарецким Глаголев стал в 1790 году. Выходит, в царствование Екатерины II… При Екатерине был бунт Пугачева, разогнали, попересажали масонов, Радищев оказался в крепости. Глаголевы, впрочем, люди сельские, о хлебе насущном пеклись. Тоже ведь священнический род. Поискать бы в древних приходских книгах. Увы! Россию накрыло время беспамятства. Отрекаются от Отечества. А где Отечество, там и Родина.
Вышел к реке. Смотрел, смотрел и вдруг понял: чуда хочется. Вот отразилось бы в воде лицо Полюшки. И даже за грудиной тесно стало. Пришлось вздохнуть. Что он дал, протоиерей Викторин Зарецкий, священник в восьмом колене, матушке? Колокольный дворянин крестьянке? Шестнадцатый год в супружестве. Шестнадцатый год без своего дома. Вечные квартиранты, не угодные властям.
Слава Богу, руки у матушки золотые. С отроческих лет знается с иголкой.
…Родители отдали дочку в няньки одиннадцати лет от роду, в Москву. Хозяйка-богачка имела славу известной модистки, а девочка-крестьяночка оказалась сметливой, в учении прилежной. Мастерицей вернулась на родину.
Жены больших людиновских начальников наряды свои имеют от Полины Антоновны.
Когда-то для семьи Зарецких брак Виктора Александровича был неравным, неугодным. Отец у невесты рабочий, мать – крестьянка.
– Моя жена – самого высокого рода! – объявил выпускник семинарии строгим родителям своим. – Девица Полина Антоновна в семейном гербе имеет два составляющих элемента: серп и молот.
…Стрелочка-стрекоза полетела в водные просторы, за собой позвала.
Вода – образ утешения и образ надежды. Худое вода уносит, а доброе всегда в пути, имей терпение дождаться.
Перетерпишь – и будет. Непременно! Неотвратимо даже.
Вода тянула к себе удивительным запахом чистоты и детства. О таком воздухе говорят: не надышишься.
Виктор Александрович сел на камень. Камень был теплый. Тепло такое, будто ждало.
Вода, небо, человек… Завтра воскресенье – день Всех святых, в земле Российской просиявших. И ныне сияющих! День, когда время и пространство сливаются в единый вдох и выдох. Творение.
Господи! Господи!
Отец Викторин смерил взглядом небо и простор воды. Во сколько рядов стоят над Россией ее страстотерпцы! Соловецкие, колымские, лесоповалов Мордовии, шахт Ухты, Караганды, заполярных фантастических железных дорог по бездонным трясинам тундры, обожженные солнцем Голодной степи, герои Гражданской войны, упрятанные в каменных мешках тюрем и все, бывшие наукой, бывшие музыкой, поэзией, театром, палитрой Москвы, Ленинграда, Куйбышева, Казани… Какой город ни назови – не промахнешься. Сидят во Владимире, в Сызрани, в Тотьме. Сидят дети, сидят матери, родившие за решеткой… Урал, Арал, Сибирь, Карелия… Всякое место в России пригодилось быть тюрьмой.
И со всеми Бог. Любовь.
Отец Викторин споткнулся мыслью о Любовь. Отверг сомнение тотчас. Нет в России такого печальника среди сидящих в заточении, который не уверовал бы в Любовь. Любовь – врата будущего. Самые жестокие карцеры не в состоянии вытравить из человека Любовь. Она в яйце одиночества, она и за скорлупой. За скорлупой весь Божий мир.
Само собой явилось: «И было слово Господне к Ионе, сыну Амафиину: встань, иди в Ниневию, город великий, и проповедуй в нем, ибо злодеяния его дошли до Меня».
