Смешливый показал на стоптанные каблуки Алешиных ботинок, забрал и вернул наваксенные, с новыми подметками, с новыми каблуками. У Алеши сердце в желудок провалилось: этих совестливых немолодых людей он оставлен – убивать. Но если не убивать – они не уйдут. Плохого, верно, ничего не сделали, в Людинове не по своей воле, но ведь оккупанты. Они же – сила Гитлера.
Ужасало Алешу одиночество. Золотухина словно бы и не было на белом свете. Ни единого взрыва в городе, ни единого выстрела. Про партизан забыли бы, но немцы панически боятся леса, начали рубить деревья, близко подступающие к городу.
Сожгли окраинные дома.
Алеша собрался сходить к Хотеевым, но у них живет офицер, а главное, сказать нечего. Последнее приказание Золотухина своему резиденту было сомнительное: главное оружие народа – саботаж, никаких контактов с немцами. Но без регистрации из дома не выйди! Нужны пропуска, нужна работа, чтоб знать, чем немцы заняты, сколько у них сил в Людинове.
В управу Алеша пошел с бабушкой.
И первое открытие: всюду полицаи! Людиново стало городом полицаев. Ходят по двое, по трое. Куда-то их везут в крытых машинах. У некоторых черная форма, черные немецкие головные уборы, но большинство – кто в чем. Отличие от горожан – белые повязки на рукавах.
На зданиях зловещие флаги. Красные с черной свастикой. Идут потоком по магистрали машины. К машинам пушки прицеплены. Серьезные пушки – 88-миллиметровые. В кузовах – солдаты.
На регистрацию очередь. В очереди увидел Толю Апатьева. Толя пустил их перед собой. Люди – вялые, квелые, никто не возразил, не рассердился.
Алеша взглядывал на лица. Мужчины смотрят в пол. Женщины, наоборот, откидывают головы. Никаких разговоров. Каждый человек сам по себе.
У Алеши между лопатками мурашки друг через дружку прыгали. Почудилось – он где-то высоко, не хуже стрижа. И на все Людиново, на всех этих людей в очереди за немецким штампом на немецком документе – он один, кто стоит за них. У немцев войска, у полицаев – роты, а он одинешенек. Но ведь живой, здоровый. И основное в этом странном раскладе количества войск, огневой мощи – победителем будет он, Шумавцов.
Вот и документ. Немцем, конечно, не заделался, но в их распоряжении.
Ожидал бабушку возле крыльца. Толя Апатьев пошел стрельнуть у стариков махорки на закрутку.
Алеша вздрогнул. Зримо вздрогнул. Уроки Золотухина, знать, еще не прижились. Связной отряда Афанасий Посылкин помогал бабушке сойти с крыльца. Поравнялся с Алешей, сказал, будто с бабушкой прощаясь:
– Устраивайтесь на завод, ищите работу. Это приказ!
Бабушка, глядя в спину быстрому Посылкину, очень удивилась:
– Он ведь райздравом руководил. Вежливый, конечно, а с головой, знать, не все в порядке.
Алеша плечами пожал:
– Я в Людинове никого почти не знаю. А то, что нервный, – война.
– Война, – согласилась бабушка. – Мудрено не одуреть.
Пришел Толя, дымя цигаркой.
Не успели площадь пересечь – три полицая.
– Стоять!
Бабушка охнула, ребята замерли.
Высокий, немолодой полицай ткнул пистолетом Апатьеву в грудь.
– Александр Петрович! – Лицо Апатьева стало белым, но голос не дрогнул.
Полицай взвел курок, целя в грудь Апатьеву.
– Александр Петрович! Это я, Апатьев!
– Сукин ты сын! Я бы тебя мог пристрелить, как бродячую собаку. Приказов не читаешь? Захотел схлопотать пулю в лоб?
– Александр Петрович!
– Ходить руки в брюки запрещено. Патруль имеет полное право стрелять без предупреждения.
Толя дернул руку из кармана.
– Спокойней! Разожми пальцы, руку поднимай медленно. Что в кармане?
– Немецкая бумага.
– Болван! Документ. Куда направляетесь?
– Домой, – сказала бабушка.
– Тебя не спрашивают.
– Домой! – подтвердил Толя Апатьев.
– Нечего бездельничать. Поступайте на завод. На заводе рабочие нужны. А пока – все в церковь. В Казанскую. Пособите мусор вынести. Выполнять!
Пошли к собору.
– Стойте! – снова скомандовал полицейский. – Карманы от греха дома зашейте.
– Спасибо, Александр Петрович! – сказал Апатьев.
– Петровича нашел! Я есть господин начальник полиции. Понятно?
– Понятно, господин начальник полиции! – Алеша поклонился.
– Другу твоему башку пригни. Привыкай кланяться, Апатьев! Кто голову не дерет, имеет больше шансов сохранить жизнь. Соображайте, ребята!
Шли не оглядываясь.
– Он кто? – спросил Алеша.
– Двоенко. Учитель физики, алгебры. Его собирались уволить, потому что пил.
– Плохо! – сказал Алеша.
– Чего плохо?
– Он вас всех в лицо знает.
Толя повертел растопыренными пальцами.
– А мы руки в карман совать не станем. Мы этими руками…
Алеша глянул на друга:
– Молчание – золото. Дела должны быть громкими.
Апатьев придвинулся к Алеше:
– Ты кого-нибудь знаешь?
– Кого-нибудь…
– Меня возьмите!
– С условием… без приказа сидеть тихо.
– А приказ будет?
– Посчитай, сколько немцев на твоей улице поселилось. Считай машины, танки, пушки. Сообщать будешь мне.
– Рвануть бы чего-нибудь!
– Прикажут – рванем.
Бабушка рассердилась:
– Довольно шептаться. Перекреститесь, шапки снимите.
Батюшка в коротком полушубке поверх рясы, бородка небольшая, лицом строгий, глазами улыбчивый, порадовался помощникам.
– Юноши! Тут какие-то ящики, трубы! Ящики перенесите в дровяной сарай, а трубы во двор. Увидите, где складываем.
– Батюшка, благослови! – сложила руки бабушка. – Меня Евдокия зовут. Их тоже благослови, Алексея, а тебя как?
– Толя! – Апатьев даже покраснел от смущения.
– Полицай пистолет к его груди приставил. Спасибо, узнали друг друга.
– Он – мой учитель, – сказал Апатьев.
– Господи, спаси и помилуй! – священник поклонился алтарю.
Зияющий пустотой иконостас, ободранная стена, где сияла хрустальным киотом Людиновская икона Божией Матери. Перед алтарем пространство небольшое, но дальше огромная, в три этажа, зала с двумя ярусами балконов из кружевного чугуна. Балконы держат чугунные колонны. Все, что умели мастера людиновской земли великого и прекрасного, – здесь, в храме.
