Батюшка с помощницами ставили икону на место утраченной. Икона большая, на доске. Кто-то сказал:
– Привезли из церкви села Курганье.
Через полчаса отец Викторин сам подошел к Алеше и Толе:
– Бабушка сказала, вам на завод надобно. Поспешите. За помощь благодарю. Ангела-хранителя в дорогу!
Осенил крестным знамением.
– Примут, – сказал Апатьев по дороге.
– Это еще неизвестно.
– Известно. Поп нас благословил и ангела с нами послал.
– Красноармейцам бы нашим ангела!
– В Москве митрополит есть. Он за всех наших солдат молится. Немцы не возьмут Москву. Знаешь, почему?
– Потому что мы русские!
– Это конечно! – обрадовался Апатьев. – Моей маме из Москвы письмо пришло, когда война началась. Ее подруга написала, что у них в соборе молились о даровании победы!
– А почему тогда отступаем?
– Я тоже спросил мать: чего же отступаем? А она в ответ: «Чтоб наше наступление было уж очень большим, чтоб его во всем мире увидели».
Не сговариваясь, протянули друг другу руки для пожатия. У заводской проходной как раз. Показали регистрацию охране. Пропустили. Обоих как старшеклассников, как людей с образованием в электрики записали.
Когда расставались, Толя вдруг спросил:
– А мог бы Двоенко стрельнуть в меня?
– В человека?! – Алеша глазами в себя ушел. – Мог бы! Зубы у него рыбьи.
Двоенко
В дом № 13 по улице Плеханова вломились четверо полицейских.
– Митя! – крикнула Наталья Васильевна, прижимая к себе младших детей, Ваню и Валеньку. Алексей, сидя на лавке возле печи, подшивал валенки. Валенком загородился.
– Семья красноармейцев! – рявкнул Двоенко, и трое полицейских из-за его спины наставили на ребятишек и на их мать винтовки. – Кто у вас воюет с великой немецкой армией? Отвечать!
– Старших моих, Николая и Виктора, в первый день войны призвали, – Наталья Васильевна присебе дрожащего Ваню.
– А где у тебя Раиса?
– Она же медсестра! Военнообязанная. Тоже призвали.
– Значит, трое! – Двоенко уставился на Дмитрия. Тот вышел из своей комнаты, в поднятой руке – бумага.
Начальник полиции повернулся к своим.
– Уберите винтовки, идиоты! – Захохотал. – Им выдали советские трехлинейки – мозгов-то и убыло.
Снял фуражку, поклонился Наталье Васильевне:
– Благодарю! Нам лучшего приберегла. Один – троих стоит, – воззрился на Дмитрия. – Что у тебя за бумага? Собирайся, с нами пойдешь.
– За что? – вскрикнула Наталья Васильевна. – Его отца коммунисты расстреляли.
– Госпожа Иванова! Вы меня неправильно поняли. Я приглашаю вашего сына на службу победоносной Германии! Все ваши беды миновали! – Повернулся к своим: – Выставляй!
Полицейские подошли к столу и, опустошая сумку, принялись выкладывать давным-давно не виданные в Людинове продукты: окорок, сыр, масло, колбасу, шоколад, белый хлеб.
– И как венец! – Двоенко достал из кармана своей черной куртки красивую бутылку. – За будущие успехи, Дмитрий Иванович!
– Зачем было маму пугать? Ваня и Валенька и теперь трясутся. – Дмитрий смотрел на полицаев стальными глазами. – Александр Петрович, вы опоздали с приглашением. Я на службе.
– У кого? Где? – от Двоенко на всю горницу разило винищем.
– Назначен начальником биржи труда.
Двоенко опешил. Повернулся к своим.
– Свободны! – Снял куртку, повесил на вешалку у двери. Полицейские, грохая сапогами, пошли из дому.
– Стоять! – скомандовал Двоенко. – Свободны на один час. Через час ждите меня на улице. Наталья Васильевна, вы приглашаете гостя за стол?
– Садитесь, Александр Петрович!
Сел, достал нож со штопором, откупорил коньяк.
– Наталья Васильевна, простите моих дураков. Если можно, рюмки – и разделите трапезу.
Рюмки поставила. Две.
– Мне корову пора доить!
– Садись! – пригласил Двоенко Алексея. – Посуду только принеси себе.
– Алексей пойдет со мной! – Наталья Васильевна увела из дома младших и среднего.
Двоенко поднял глаза на Дмитрия, вел его взглядом к столу, перед собой усадил.
– Не петушись! Поговорим. Но сначала… – Наполнил рюмки. – За фюрера!
Дмитрий выпил. Двоенко – глоточек. Смаковал коньяк.
– Человеком себя чувствую. До старости еще далеко. Поживем среди господ и господами? – Потянулся через стол: – Кто тебя пристроил на биржу?
– Майор Айзенгут.
Двоенко крякнул и отпрянул.
– Начальник Гехаймфельдполицай! Ты давно в их конторе?.. Впрочем, понимаю.
Но не понимал. Выходит, Митька Иванов – непрост. Начальник Тайной полевой полиции – штурмбаннфюрер СС. Его контора – гестапо прифронтовой полосы.
– Не скучно тебе будет безработных к делу пристраивать?
– Сегодня каждый пригодный к труду человек необходим Германии. А вам на вашей работе, Александр Петрович, не страшно?
Чокнулись. Двоенко махнул свою рюмку залпом.
– Моя работа очень даже веселая, Митя! Стреляешь в морду, а брызжут мозги!
У Дмитрия дернулось веко, дернулась щека. Двоенко схватил парня за руку:
– Думаешь, зверь? А что творила братва Ежова? Ты знаешь, что такое «премблюдо»? Это каша, которую восьмого марта давали женщинам на Беломорканале. Но не всем – героиням. Эти героини таскали на себе пятипудовые камни. За выполнение плана полагалось восемьсот граммов хлеба и еще сто граммов в награду можно было купить. А кто план не выполнил, тому сто граммов в сутки! – Налил, выпил, засмеялся. – Митька! Я их мозгами вымажу всю площадь в Людинове.
– Чьими мозгами? Моей матери, матери Мишки Доронина? Старушек, которые не боялись в церковь ходить?
Двоенко пьяно водил руками, отрицая.
– Заткнись! Мозгами Фирина, Френкеля, Когана, Бермана, Кацнельсона Зиновия Борисовича… Не знаешь таких? Значит, повезло. А вот отцу твоему не повезло. Попал на глаза какому-нибудь Зусмановичу!
– Александр Петрович, в Людинове не было Зусмановича! – Дмитрия подташнивало от вонючего дыхания гостя.
– Зусманович с Тухачевским тамбовских мужиков, баб, детишек газами душили. Зусманович приказывал пятилетних расстреливать. – Двоенко говорил ясно, но головы поднять уже не мог. – Когда Тухачевского грохнули на Лубянке, я ходил в церковь, свечу поставил. За здравие Сталина. Сталин их, как вшей, подавил. А теперь его черед пришел. Щелк – и нету вождя вождей. Москва-то пала.
