Проходная. Потолкался среди рабочих и – к складу. Миша Цурилин вышел из укрытия:
– Сашка на атасе. Пошли!
Железные ворота в Сызрань уехали. Вход свободный.
– По запаху иди! – подсказал Цурилин.
Подвел Алешу к бочке.
– Постарайся, чтоб не брызнуло! – приказал Шумавцов. – По запаху могут вычислить.
Бочку повалили. Алеша достал из кармана водомерную трубку, надел рукавицы, отвинтил пробку. Бензин полился на пол. Подставил трубку, наполнил, бросил в лужу рукавицы, чиркнул спичкой, поджег бензин в трубке.
– Уходим!
Метнул горящую трубку в лужу, туда же коробок с двумя спичками. Успел увидеть, как задвинулась за Сашей Цурилиным доска лаза. Пустующим цехом прошли к своему, где пахло деревом, звеняще взгудывали круглые механические пилы, свистели рубанки, стружка пенилась. Алеша занялся проводкой. Провод к пиле с электрическим мотором тянул. И – ба-а-а-ах!
Никто ничего не понял, но от взрыва зазвенели стекла в оконных рамах.
– Гори-и-им!
Рабочие кинулись вон из цеха.
Над складом горючего черные клубы дыма, языки огня – через крышу.
– Не дайте пламени переброситься! – кричал кто-то сообразительный.
Кинулись оттаскивать древесину. Побежали с ведрами обливать ближайшее к пожару деревянное здание.
Прикатили пожарные машины, явились солдаты, офицеры, приехал комендант города. Русские работают сноровисто, не дают огню распространиться.
Не заставили себя ждать офицеры Тайной полиции. Огонь сожрал горючее, сник, и можно было искать виноватых. Показать что-либо криминального рабочие не могли. Все у них было цело – инструмент, дерево. Все были на своих местах.
– Короткое замыкание! – решили следователи.
Бенкендорфа и Айзенгута выводы следователей устраивали. Виноватых нет. Оголенный провод в огромном помещении найти трудно. На территории завода бомба упала.
Шумавцова даже к следователю не позвали. Был при деле, на виду у многих.
Дым над заводом, всходя клубами, превратился в огромное кудрявое дерево. Вершина, как шар, в облако уперлась.
Батюшка Викторин служил Литургию. Он совершал каждение, когда ему сказали:
– Завод горит. Дым до небес.
– Будем молиться! – сказал отец Викторин, но люди пошли из церкви смотреть пожар. Промчались машины с солдатами.
– Не постреляли бы людей! – стонали бабушки.
Служба прошла в небывалом единении. Святые Дары принимали как саму жизнь.
Говорить проповедь отец Викторин поостерегся, объявил:
– Завтра Литургия. Для тех, кто готовил себя к таинству, исповедь возле Людиновской иконы Божией Матери.
Первым подошел Посылкин. Отец Викторин знал: это человек Золотухина.
– Имя?
– Афанасий. Я, батюшка, за Чертежом живу.
Это был пароль. Ответил паролем:
– Чертеж – дело старое, бывшая граница Литовского и Русского царств. – Прибавил от себя: – О нынешних временах забота, о нынешних бедах молитвы.
– Передайте в больницу, – сказал Посылкин, – нужны бинты, йод, лекарства. В Заболотье убит староста. Немцы готовятся прочесать леса. Быть боям. Завтра придут и возьмут медикаменты.
– Что произошло на заводе?
– Не знаю.
– Ну, а теперь своей душе дай избавление от грехов. Говори: «грешен».
– Грешен! – сказал Посылкин.
Батюшка накрыл его голову епитрахилью.
В тот же день партизанский связной «нечаянно» встретил Шумавцова на Скачке. Здесь имелось закрытое с трех сторон место, изгиб дороги. Посылкин передал завернутые в бумагу сухари, спросил:
– Что произошло на заводе?
– Я со своими сжег склад горючего. Команды не было, но не хотелось упускать такой возможности. Немцы решили: виновато короткое замыкание.
– С почином! – поздравил Посылкин.
Непобежденная
Сапожники вечеряли. Играли в карты, подкрепляясь из большой бутылки зеленым, пахнущим вкусно питьем.
Алеша зажег лампу и сел переписывать в тетрадь призывы народных мстителей. В герои звали, в ополчение Минина и Пожарского.
Три листовки написал и погасил лампу. Можно ведь провалить дело пустяковой небрежностью.
В телогрейке над плечом он сам сделал потайной карман. Две листовки взял с собой на завод.
А на заводе новость. Ночью кто-то расклеил на окраинных улицах прокламации: «Не верьте немцам, Москву они не взяли и не возьмут».
Выходит, в Людинове действует еще один отряд подпольщиков. Надо их поддержать: рабочие листовкам обрадовались.
По дороге домой Алеша передал свою листовку Саше Лясоцкому:
– Перепиши десять раз. Расклеишь на улице Крупской и на Первомайской. Прежде чем клеить, проверь все отходы, чтоб сразу потеряли из виду.
Вторую листовку Алеша отнес Тоне Хотеевой:
– Твоя улица – Московская. Патрулей я там не видел. Клей вместе с Шурой. Одна клеит, другая предупреждает об опасности. Обязательно подготовьтесь. Сначала наметьте места, потом изучите все переулки. Поглядите, куда можно уйти огородами.
– А наша Зина уже расклеивала листовки, – объявила Тоня.
– Когда?
– Вчера. Она к Вострухиной ходит, а Вострухиной принесли листовку из отряда. Они ее переписали и расклеили.
Шумавцов нахмурился.
– Зина молодец, но о нас ей не говори. Если снова будет расклеивать листовки, объясни, как нужно действовать, чтоб уберечься от провала.
Алеша ушел, а Тоня смотрела ему вослед. Хотела улыбнуться – не улыбалось. Он ведь ровесник Зине. Месяца на два – на три старше. Командир. И ведь взаправду – командир! Не подвести бы…
Подвел Шумавцова в тот же вечер Саша Лясоцкий. Удачно подвел. Его старшая сестра Мария Михайловна пошла на двор в Сашиной телогрейке, а у Саши в кармане – листовка.
Вызвала сестрица брата в сени и листовкой – в глаза ему:
– Хочешь, чтоб нас всех вывели в огород и расстреляли? Отца с матерью не жалко? Братья-сестры надоели? О моей бы кровиночке хоть бы подумал. Годок племяннице твоей! Сам знаешь, пощады партизанам ждать не приходится.
Саша потянулся за листовкой – убрала за спину.
– Сведи меня с лесными людьми. Я – жена командира, много чего умею. Если муж пограничник, то и жена его – такой же пограничник.
– Я скажу, – промямлил Сашка.
– Если такая возможность есть, завтра обо мне сообщи своим… Листовку забираю, перепишу. И чтобы такого разгильдяйства больше не было!
