Отец Викторин смотрел на него, ждал. Алеша пошел, поцеловал крест. И теперь надо было отойти, но он продлил мгновение, почувствовал на себе непонятное – свет, что ли?
Когда отошел наконец от батюшки, вспомнил слово из молитвы: «облекся».
Выходя из собора, Алеша уже о другом думал: листовки надо клеить с двух сторон от входа в храм, чтобы в глаза бросились, чтобы прочло больше людей. И на деревьях листовкам место. Возле дерева можно постоять, вникнуть в смысл без спешки.
Дома, устроившись за печкой, Алеша прочитал новую листовку. Толковая, но пространная. Золотухин, наверное, сам писал.
«Дорогие юноши и девушки!
Ваши отцы и деды в 1917 году, не жалея сил и жизни, шли на штурм капитализма. Ради того, чтоб вы не знали капиталистического рабства. Фашистские орды опасны временными успехами. На оккупированной территории в бешенстве спешат установить новый порядок. А это значит отнять у вас все, что было завоевано и создано ценой жизни ваших близких. А вас сделать рабами фашизма.
Ваши отцы, братья и деды на фронтах войны и в тылу врага ведут жестокие бои с фашистскими ордами.
Наши юные друзья! Среди вас много таких, которые способны носить оружие и бить врага. Теперь уже всем известно, что в городе создана биржа труда во главе с предателем Родины Ивановым, чтобы потом отправлять вас в Германию на фашистскую каторгу.
Дорогие юные друзья!
Саботируйте вражеские мероприятия, уклоняйтесь от регистрации. Уходите в леса к партизанам. Смерть немецким оккупантам!
Штаб народных мстителей».
Снова вспомнил удивительное слово: «облекся».
Во что облекся он, Алексей Шумавцов, целуя крест?
В веру? Бабушка в детстве научила его всего одной молитве: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя».
Может быть, в силу? В силу Русской земли? В силу русского духа?
Пусть все само собой откроется.
В час правды.
«Облекся»
Листовку с призывом к молодежи Алеша отнес Ольге Мартыновой. У нее почерк хороший. Писала крупно, кругло, на буквы, ее рукой выведенные, смотреть радостно. Получили листовку Тоня Хотеева и Мария Михайловна Лясоцкая. Мария Михайловна переписывала листовки для Саши, брата, для себя и для Толи Апатьева. У него почерк неразборчивый.
Подготовку к 24-й годовщине Октября решили обсудить в воскресенье у Лясоцких.
Утром Алеша сыпанул в мешок ведро картох, в кармане пристроил початую, но почти полную банку немецкой тушенки и – к другу в гости. Остановят, отбрехнуться легко: у Лясоцких народу много, бабушка послала отнести гостинец.
Сердце и впрямь чуяло опасность. У дома Лясоцких встретился с полицаем. Узнал своего футболиста Димку Фомина.
– Предъяви документы! – потребовал полицай и, не поднимая головы, быстро сказал: – Слушай внимательно: среди лесников есть немецкий осведомитель. В городе на Тайную полицию Айзенгута работают шпионы-«консервы».
– Какие консервы? – не понял Алеша.
– При советской власти они годами таились. О себе дали весть, когда началась война. У них есть радиопередатчики. И еще. Комендант Бенкендорф назначил себя директором завода. Немцы выявляют среди рабочих подпольщиков.
Полицай прямо-таки обнюхал документ, выслуживается.
– Все у тебя в порядке.
Пошел своей дорогой, а у Шумавцова ноги к земле приросли. Что если Димка подловил? Почему немецкие тайны выдал ему? Как быть? Войдешь в дом Лясоцких, а там сборище, провалишь всех сразу.
Дергалась жилка под глазом.
Нет! Димка в шкуре врага, но свой. Немцы без него знают: Шумавцов и Лясоцкий – друзья, электриками на заводе работают.
Не оглядываясь, взбежал по ступенькам на крыльцо, стукнул в дверь. Открыл Саша.
– Погляди, полицаев не видно? – одними губами спросил Алеша.
– Чисто.
Сашина мама Матрена Никитична тушенке обрадовалась:
– Мясного духа на две недели! И за картошку спасибо. До лета вон как далеко, а до молодой – и подавно.
Алешу окружили, повели за стол. Скатерть белая, чашки фаянсовые. Самовар – бока золотые.
Пришли Тоня и Шура Хотеевы, Ольга Мартынова, Толя Апатьев и старый знакомый, но среди них новый человек – Николай Евтеев, Тонин одноклассник. Мария Михайловна принялась разливать чай. Объявила:
– Заварка домашняя: лист смородины, лист брусники, мята, иван-чай. Берите мед.
Хозяин семейства, Михаил Дмитриевич – лесник. Держал пчельник в лесу. Дезертиры несколько ульев разорили, но за лето меда все-таки успели накачать.
– Начнем с приема нового товарища? – спросила Мария Михайловна.
Все смотрели на Алешу.
Это было первое собрание группы. Командир сказал, глядя в свою чашку чая:
– Седьмого сходки не будет. В нашем городе очень много полицаев, почти все местные. Охотников отправиться в Германию в добровольное рабство тоже предостаточно.
– Мы – прифронтовая полоса, – вздохнула Мария Михайловна, – а в Германии война за тысячи километров. От войны люди спасаются.
– Они свою войну еще получат! – Толя стукнул о стол ребром ладони.
– Так и будет, – сказал Алеша, в груди у него было что-то уж очень пространное. – Я о другом. У нас есть партизаны, есть патриоты. У нашего Людинова – я это разведал моим сердцем – нутро советское. Но все чувства наши оставим до того дня, когда придет в город Красная армия. Никаких посторонних глаз, когда вы клеите листовку!
Посмотрел в испуганные глаза Шуры Хотеевой:
– Мы же их сильней! Они не знают, а мы знаем: победа будет за нами!
У Шуры лицо зарумянилось, в глазах светился огонек.
– Правда?
– Правда. С праздником двадцать четвертой годовщины! С праздником Правды нашего народа на нашей Русской земле!
– Алеша, мне хочется тебя расцеловать! – сказала Мария Михайловна.
– Хочется ей! – Тоня вспорхнула со своего места и поцеловала Алешу в глаза, в щеки, в губы!
Все смеялись, потому что – праздник.
– А меня? – обвел стол обиженными глазами Толя Апатьев.
– Ольга! – сдвинула шелковые брови Мария Михайловна.
А Ольга уже целовала Толю в височек.
– Нецелованным остался мой соученик Коля Евтеев! – объявила Тоня Хотеева. – Он – наш. Ему совсем уже скоро, седьмого декабря, исполнится двадцать лет. Учился сначала в пятой школе, потом – в образцовой, в нашей, в первой. В учебе тоже был первым, вступил в комсомол. Летом он ездил в Ленинград, сдавал экзамены в Медицинский институт, не прошел по конкурсу. Вернулся в Людиново, подал документы в Машиностроительный институт Орджоникидзеграда, но учиться придется на войне.
