Алеша помнил – Евтеев однажды играл в его команде, спросил:
– Вы знаете, чем рискуете, вступая в боевую группу народных мстителей?
– Жизнью.
– Жизнями. Своей семьи и нашими.
Евтеев снял очки, потер о рубашку, надел:
– Я это знаю.
Алеша встал, и все встали.
– Дайте клятву верности, Николай Евтеев.
– Мне текста не показали…
– Как совесть подсказывает.
Все умолкли. Из комнаты Марии Михайловны раздался голосок:
– Мама!
– Клянусь быть верным! Моей матери не придется стыдиться за сына. Я не подведу Людинова – города рабочих и мастеров.
– Твое имя – Сокол! – объявил Алеша. – С тобою за праздничным столом…
– Огонь! – назвал себя Саша Лясоцкий.
– Победа! – подняла руки Тоня.
– Отважная! – просияла глазами Шумавцову ее сестра Александра.
– Руслан, – подал руку Толя Апатьев.
– А я – Весна! – тихонько засмеялась Ольга Мартынова.
– Слышите? Тамарочка проснулась, к себе зовет.
– Я – Непобежденная, – Мария Михайловна поспешила к дочке.
Все сели, потянулись к меду, к чашкам с чаем.
– А – вы? – спросил Евтеев Шумавцова.
– Орел… Переходим ко второму вопросу. Распределим улицы, кому где расклеивать листовки. Тебя, Сокол, мы пока освободим от задания. Уж очень толстые у тебя очки.
– Я могу переписывать листовки.
– Отлично! – согласился Орел.
– А настоящие дела будут? – спросил Толя Апатьев.
– Тебе чего-нибудь рвануть! – сказала Тоня. – А листовка – это голос Советского Союза. Это – надежда.
Алеша промолчал. Задание: взорвать железнодорожный мост возле Сукремли уже получено. Остается дождаться, когда из отряда доставят взрывчатку. Алеша уже наблюдал за мостом. Для танков негоден, а машин идет много, подвозят грузы к передовой, перебрасывают солдат.
– Все надо делать по порядку, – сказал Орел Руслану. – Сегодня самое важное для нас дело – объявить народу в день Октября правду, которую утаивают немцы. Правду о том, что армия и народ сражаются с врагом, бьют врага. Москва – наша.
* * *
Домой шел, на небо поглядывая.
Небо чистое от облаков, хотелось увидеть звезду.
У дома его окликнули. За углом стоял Толя Крылов. Молча подал листок бумаги:
– Спрячь. На карте новые флажки поставлены. Немцы знают, где партизаны.
И вдоль стены, за дерево, другое. На дорогу.
Алеша положил карту в потайной карман. Придется рисковать, в Сукремль ночью идти. Хорошо хоть сапожники спят молодецки. Бабушка ничего не спросит, ничего не скажет, но глаз не сомкнет.
Золотухина вспомнил: все-таки кое-чему научил. Крест встал перед глазами… «Облекся»… Да ведь все они, мстители, облеклись.
Внук и бабушка
Какая радость! Ночь – яма черная, холодный дождь, пронизывающий ветер.
Бабушка давно уже кое-что смекнула, но молчит. Слышала, как он одевался, как уходил… Двором, по огороду. Себе он взял самые опасные улицы: Фокина, Урицкого. К собору будет трудно подойти – место открытое, но листовки здесь хорошо поработают. К отцу Викторину ходят подростки, дети…
Алеша слушает ночь. Никого. Полицаи напились, боятся ночи. Немцам черный город, без освещения, страшен. Осветить нельзя – бомбу получишь. Холодно, сыро, грязь по колено.
Алеша наклеивает листовки у входа в собор.
На белой стене – темная фигура. Могут увидеть. Очередь из автомата – и для тебя уж больше ничего не будет. Дождя не будет, ветра, тьмы, не будет весны. Не будет мамы, Дины синеглазой. Не будет Шуры Хотеевой…
Себя, конечно, жалко. Но сколько убитых, неубранных лежат на земле, под этим дождем, а где-то уже под снегом. От Бреста, от реки Прут в Белоруссии, на Украине и по нашей земле. Сколько их, лежащих в грязи на каждом километре под Москвой! Убитым, конечно, не холодно, сырости они тоже не чувствуют… Но они лежат. Они – наши! – устилают собою землю. Нашу! Потому что сражаются. Они сделали свое дело. Немцы тоже лежат. Точно так же. Офицеров, правда, подбирают в Людинове, площадь превращается в кладбище…
Значит, сражаемся. Осталось пять листовок, три… Может, довольно? Две… Чего рисковать?
Домой бы дойти. Не напороться бы в собственном сарае на немца. Последняя листовка обжигает руки. Скомкать – и в канаву. Кто увидит? Главное сделано. А ведь и с одной могут сцапать.
Прокрался к дому в три этажа. Наклеил листовку… Читайте!
Дело закончено. Да ведь надо городом пройти и не напороться на патруль.
– Господи, помилуй!
Всё. Как в детстве – под одеяло с головой. Спать! Спать!
Русские мальчики
Разведчики Гехаймфельдполицай обошлись без русских предателей, обнаружили новую партизанскую базу. Генерал дивизии Ренике не доверял комендатуре, тем более – русской полиции, лично отдал приказ об уничтожении партизан комиссару специального батальона майору Гуттенбергу. В ночь с 6-го на 7 ноября каратели на грузовиках доехали до поселка Петровский, взяли в проводники старосту, деда Шаклова, лесника Жудина и, дождавшись рассвета, углубились в лес.
Одну роту, уже во время похода, Гуттенберг направил на старую, покинутую партизанами, базу. Роту повел Жудин.
Дед Шаклов без промашки указал искомое место. Безжизненное. Пустые блиндажи, пустые землянки. Лагерь на сотню человек, не больше.
Гуттенберг пришел в ярость:
– Партизан предупредили! Кто предал? Кто?! С белками воевать? С деревьями?
И тут с двух сторон ударили пулеметы. Штабные офицеры кинулись в блиндажи. В блиндаже грохнул взрыв. Земля вспучилась, осела. А ведь саперы все проверили, мин не обнаружили.
Гуттенберг возблагодарил Бога, что не дрогнул, не поспешил укрыться от огня.
Батальон расстрелял лес и стал отходить. Как и в первой экспедиции, снова рвались мины, солдаты залегали, саперы осматривали тропы. Но начиналось движение и – очередь из автомата. На очередь отвечали шквалом огня, прочесывали лес – никого. Мгновение, другое – тишина, и опять пулеметы с трех сторон.
Рота, посланная на старое партизанское гнездовье, вернулась без потерь. Партизан там не было. Невидимые пастухи роту не пасли.
Выходило: у русских их праздник состоялся. Гуттенберг привез в Людиново убитых офицеров и солдат. Госпиталь принял раненых.
Гуттенберг пинком распахнул дверь своего кабинета. Сорвал со стены секретную карту.
