– Митьку своего благодари!
– У меня Виктор Иванович да Василий Иванович, дочь Раиса Ивановна – на фронте.
Партизан в затылке почесал, дал денег. Однако дружки его гранату оставили у двери, откроешь – будет взрыв.
Утром Алексей выставил вторую раму, вылез через окно, пошел за Митькой.
Столь дерзкий налет партизан переполошил полицаев. Доложили Айзенгуту. Айзенгут пожелал говорить с Алексеем.
Домой пострадавший от насилия партизан вернулся счастливый: начальник Гехаймфельдполицай выдал Алексею Ивановичу Иванову документ о даровании ему земельного участка под мельницу. Ставь и хозяйствуй. Самое удивительное – разрешалось выбрать место по желанию. Плата за щедрость исчислялась не в рублях и не в марках, всего и надо прогуляться по лесам, ища пригодное место для мельницы, и… партизанские логова.
Гранату полицаи Двоенко обезвредили. Корову Александр Петрович обещал привести весной, молочную.
Алексей же не мешкая снарядился в поход. Полицаи довезли его на санях до Мужитино.
Дурачку мельница за всякой сосной грезилась. Снег по колено, а ноздри запах зерна ловят, запахи муки, воды. Все, что в детстве счастливого было.
Высмотрел Алексей тропы, партизан издали видел. Сизый дымок углядел: печи в землянках топят. По запаху дыма еще одну стоянку обнаружил: бежать бы не оглядываясь, поглядеть захотел, велика ли база.
Взяли соглядатая. Про мельницу запел песню, документ предъявил, а подпись: Айзенгут.
– Нельзя тебя отпускать! – решил Золотухин. – Людиново на воде стоит, а тебя вон куда занесло! Карателей приведешь.
Не били, не допрашивали. Отвели на болото и кончили.
Тоска вселилась в дом Ивановых.
Наталья Васильевна ночами плакала. Валя, меньшая, спала, пряча голову под одеялом. Иван от всякого стука кидался за печь – самое укромное место в доме.
Митька желваками играл, обрывая все разговоры.
Пять дней минуло.
Под Новый год заявился Митька в Казанский собор, на службу. А там Ступин. Десять болванов в черном с ним. Полицаи крестились, кланялись, а когда пришло время елеопомазания, Ступин вручил отцу Викторину портрет убиенного большевиками царевича Алексея:
– Повесь, батюшка, не мешкая, где виднее, и прими у хранителей власти присягу! «Боже, Царя храни» пропоете героям. Пусть знают: служат они Отечеству, империи.
– О пении договаривайтесь с регентом, – сказал отец Викторин и с помощью прихожан повесил портрет царевича на пустующую стену, по правую руку от алтаря.
Текст клятвы Ступин, видимо, сам сочинил. Читал громкие, грозные слова, полицаи за ним повторяли, а батюшка кропил давших клятву святой водой. Старичок регент, не забывший слов царского гимна, со старушкой своей, с двумя дочерьми «Боже, Царя храни» исполнили. Торжественно и не без восторга.
Отец Викторин закончил службу, началось целование креста. Иванов, стоявший особняком, подошел последним. Спросил:
– Приходила Иванова? За молитвой приходила?
Отец Викторин не понял, что хочет от него прислужник «нового порядка».
– У нас фамилий не называют.
– А-а-а! – Иванов отступил.
Когда священник вышел из алтаря, Митька стоял все на том же месте.
– Вы что-то хотите узнать?
Иванов смотрел в пол:
– Брат, он моложе меня, Алексей, исчез. Хотел найти место для мельницы. Спросить бы у партизан…
– Как искать партизан, знает Двоенко.
Иванов медленно поднял глаза, совсем по-мальчишечьи, беспомощные:
– Помолись, батюшка! Пусть Алешку искалечат, только бы живым оставили. Сколько денег нужно?
– Поставь свечу… За молитвы священники денег не берут.
Иванов достал горсть советских рублей и немецких марок:
– Возьми! Чтоб наверняка…
– За мзду, малая она или великая, Бог накажет. Я помолюсь.
– Когда?
– Да вот теперь. Давай вместе помолимся.
Митька отшатнулся.
– Мне никак нельзя. За мои молитвы Бог хуже сделает.
Батюшка разжег в кадиле ладан.
– Молиться о здравии раба Божия Алексея?
– О здравии!
Отец Викторин кадил перед иконами, запел «Царю Небесный…». Митька кинулся прочь из храма.
Утрата
Это никуда не годится! Это – прямая дорожка к провалу. Но грудь распирает от победоносной радости.
Пятьсот листовок облепили столбы, двери домов, легли в почтовые ящики. Двоенко с двумя сотнями полицаев – бессилен. Айзенгут – в бешенстве. Его очень тайная, его безжалостная, змеинохитрая ГФП, не в состоянии напасть на след парней и девчонок.
А вот и символ побед: в самом центре Людинова, на площади перед Казанским собором, что ни день – прибывает, расползается по земле офицерское кладбище. Наши бьют немцев на всех фронтах.
Листовки – праздник Людинова.
Алеша Шумавцов сам слышал на улице – старик соседке говорил:
– Для меня листовка, как граненый стакан чистейшего самогона. Кровь в жилах огнем горит.
Не радоваться невозможно. Толя Апатьев нашел в самом Людинове отличный радиоприемник. На 3-й Советской улице у Егора Михайловича Мартышенкова, смелый человек партизанам помогает: у него связные даже ночевали. Егор Михайлович радиоприемник отдал, у Фомина в сарае стоит. За сводками Совинформбюро не надо теперь в лес бегать.
А сводки – как горн пионерский. Пробуждают.
«Маршал Тимошенко взял Елец. Немцы потеряли убитыми двенадцать тысяч солдат и офицеров. Разгромлены 45-я, 134-я, 95-я дивизии вермахта. Трофеев: 246 орудий, 319 пулеметов, 907 автомашин.
Линия обороны 4-й армии генерал-фельдмаршала Клюге прорвана сразу в нескольких пунктах. 30 декабря Калуга стала нашей. Разбиты: 19-я танковая дивизия и 2-я бригада СС, прилетевшая на самолетах из Кракова.
Освобождены города: Таруса, Алексин, Щекино, Перемышль, Лихвин, Козельск.
Брянский фронт, родной Людинову, взял Чернь и Ливны.
Войска генерала армии Мерецкова объединились в Волховский фронт.
Освобожден город Тихвин.
Южный фронт отбил у группы армий «Юг» Ростов-на-Дону.
Советские войска освободили города Керчь и Феодосию».
3 января Гитлер отдал приказ: «Цепляться за каждый населенный пункт, не отступать ни на шаг, обороняться до последнего солдата, до последней гранаты».
«Если все же по приказу вышестоящего начальства данный пункт должен быть нами оставлен, необходимо все сжигать дотла, печи взрывать».
