Мама Димы поднялась, поклонилась:
– Спасибо тебе!
– Нелепость! Наш – и неделю у наших под замком!
В шесть утра Алеша был в КПЗ. Часовые к начальству не пустили.
Махнув рукой на конспирацию, побежал в горсовет. А там тоже часовые. Где искать Золотухина? В Сукремль кинулся, к Виктору Фомину. Разбудил. Нашли партизана. Уже было светло. Прилетели немецкие самолеты, пошла бомбежка.
В партизанский штаб все-таки Алеша побежал, а Золотухина нет. С какими-то нужными людьми неведомо где встречается.
Никого из начальства нет. Никто не слушает. Алеша грохнул дверью:
– Вот что, товарищи! В нашей тюрьме наш человек. Вас он от смерти спас, так что вы его вызволяйте! Идемте со мной.
Повел несколько партизан. А в КПЗ автоматные очереди. Пистолеты хлопают.
Алеша бегом, партизаны – за ним. Все уже кончено.
– Порешили гадов! – сказал охранник. – Вы, ребята, тикайте отсюда. Немцы оборону прорвали.
Шумавцова шатало, когда домой ввалился. Закричал на бабушку:
– Что же ты не спрашиваешь, пьяный я или не пьяный?
– Не знаю! – перепугалась Евдокия Андреевна.
– Пьяный! От горя! Димку расстреляли. Он их спас, а они его – очередью! Благодарные у нас товарищи.
Лег ничком, без сна, без сердца, без души.
Мотор заурчал, машина остановилась, приехал Сазонкин с двумя партизанами.
Алеша поговорил с ними, проводил в дровяной сарай. Партизаны вырыли яму, сложили в яму взрывчатку, сверху поставили поленницу.
Прощаясь, подрывник обнял молчуна парня:
– Держись, Алешка! Они у нас еще полетают под небесами!
Ни о чем не спросил подпольщик мальчик матерого партизана. Все ясно: город сдадут без боя.
Сел возле окна, гармошку взял. Лады чуть всхлипывали, пел почти шепотом.
Ой, да наше Черное – деревня веселая,
Деревня веселая.
Ой, там, в степи, степи было на сырой,
Было на сырой земли.
Ой, там стоял, стоял стар да зелен,
Стар да зеленый дуб.
Ой, на дубу сидел млад да сизой,
Млад да сизой орел.
Пошел проигрыш. Почти без музыки, вздох мехов и звенящий стон самого последнего лада на планке.
Бабушка, прислонясь к печи, плакала, как Алешина гармошка, без голоса.
Он во когтях держал черного во… —
Ой, черного ворона, свово неприятеля.
Ох, проклевал ему буйную го…
Ой, буйную голову до самого до мозгу.
Ох, летели перышки да по ветру,
Да по ветру вольному.
Ой, летели черные до синего мо…
До синего моря.
Ой, текла кровушка, быдто вино,
Быдто вино красное.
Алеша умолк, дом умолк, и Людиново молчком молчало. Вдруг – железная стружка немецкой речи. Дверь распахнулась, и с веселым, со счастливым топотом явились перед хозяевами сапожники.
– Шпилен!
[13]
– крикнул широколицый весельчак Алеше.
Алеша развернул меха, голоса брызнули серебряные да золотые. «Светит месяц, светит ясный! Светит полная луна!»
Вторая оккупация Людинова состоялась.
Щука
Шумавцов не встретился с Золотухиным по стечению обстоятельств.
9-го выбивали немцев из Людинова.
10-12-го Василий Иванович находился при Медведеве. Медведев занимался отловом немецких агентов, но через три дня был отозван в Москву. Власть в городе перешла к партизанам Людиновского отряда, началось обустройство и налаживание хозяйства. Золотухин выезжал в бывшие волостные центры, устанавливал советскую власть на местах. А фронт гнулся. Немцы получали подкрепления, отсекали части Красной армии от основных сил. К этому уже были готовы. Полки и батальоны без паники сражались в окружении, прорывали заслоны, отходили на новые рубежи.
Когда Алеша метался по Людинову в поисках Золотухина, Василий Иванович нашел-таки время встретиться с двумя резидентами.
Он сидел за самоваром, в гостях у Клавдии Антоновны и Олимпиады Александровны. Был на том чаепитии и батюшка Викторин Зарецкий.
– Без вашей помощи, – говорил правду партизанский командир, – мы потеряли бы вполовину больше товарищей… А ваши проповеди, Виктор Александрович, для всего Людинова были, как живая вода. Народ верил в Красную армию, и она пришла.
Посмотрел в глаза каждому за столом:
– Ничего не поделаешь. Людиново не удержать. Продолжайте вашу работу, но теперь вы – единая группа. Отца Викторина, – он ведь под постоянным наблюдением – следует оградить от случайностей. Мы посылали в храм связников, это опасно. Всю информацию, Виктор Александрович, будете передавать Олимпиаде Александровне.
– Скажите! – вдруг спросил Зарецкий. – Когда город освободят от немцев, церковь останется?
Золотухин даже чашку поставил обратно на блюдечко.
– Я всего лишь командир отряда. Я вижу, какую огромную пользу приносит церковь народу во время такого страшного бедствия, как война, оккупация. – Придвинулся через стол к отцу Викторину: – В настоящее время отношение к священникам, к Церкви у центральной власти благожелательное. Митрополит Сергий, Патриарший Местоблюститель, из Москвы эвакуирован в Ульяновск. В Москве храмы работают. Я взял для вас выписку из директивы немецкого командования по поводу Церкви и русского народа.
Василий Иванович достал из нагрудного кармана листок, прочитал:
– «Среди части населения бывшего Советского Союза замечается сильное стремление к возврату под власть Церкви или церквей», – посмотрел на отца Викторина. – Немцы боятся Православной Церкви. Церковь наша сплачивает народ. И вот что предлагает данная директива: «Крайне необходимо воспретить всем попам вносить в свою проповедь оттенок вероисповедания и одновременно позаботиться о том, чтобы возможно скорее создать новый класс проповедников, который будет в состоянии после соответствующего, хотя и короткого, обучения толковать народу свободную от еврейского влияния религию».
Золотухин сложил лист, спрятал в карман:
– Думаю, отец Викторин, вам не следует держать дома этот документ.
– Мне все понятно, – сказал батюшка. – Ожидать от оккультистов любви к Православию – быть слепцом.
Началась бомбежка. Переждали. Золотухин, прощаясь, сказал Азаровой:
– Клавдия Антоновна, вам должно иметь псевдоним.
Клавдия Антоновна подняла брови. Глаза огромные, обличающие всякую неправду чистотой.
– Я – Щука.
