Партизаны подхватили раненого командира, понесли. Ящерицын остался за старшего. Степичев прикрывал отход своих из пылающего сарая. И тут ранило Горячкина. Мальчик сразу потерял сознание. Крыша рухнула, а немцы в рост идут, в двадцати метрах всего.
Спас Сергей Пряхин, подоспел на выручку. Ударил немцам во фланг. Залегли.
Передышка минутная. Степичев потащил по снегу и пулемет, и Горячкина. Пуля сшибла с головы буденновский шлем, но голова уцелела.
Бьют пулеметы. Немецкие. Визжат мины. Немецкие. Но перед немцами – стеной молчащий лес.
Преследовать партизан по сугробам? Потерь слишком много. Половина лошадей перебита. Уцелело два унтер-офицера и командир роты. Много раненых.
Немцы спешно уходили в Людиново.
Уже на другой день Герасим Семенович узнал у Гукова: немецкая рота потеряла тридцать человек убитыми, раненых – столько же.
Выходило: партизан лучше не трогать.
В Людинове гарнизон – две роты солдат. Необстрелянных.
На совещании у генерала Бенкендорф огласил проект комендантского распоряжения: все родственники партизан облагаются налогом. Человек, не заплативший налога, есть враг Германии. Наказание – расстрел.
Выкуп
Побежали цепочки следов из Людинова в лес, из леса – в Людиново. Клавдия Антоновна Азарова просила Золотухина прислать деньги. Ответил: деньги, добытые партизанами в Жиздре, переданы в Москву.
Сама Клавдия Антоновна не рискнула идти в церковь. Видела за собой слежку, явную и тайную. Главный врач больницы Андреева лекарства выдавала ей поштучно.
Потеряв половину роты в бою под Мосеевкой, немцы посчитали, что у партизан тоже много раненых. Госпиталь в Людинове всего один, взяли под контроль. Но Олимпиаде Александровне путь к родному брату не заказан.
– О налоге слышал? – спросила отца Викторина с порога.
– Слышал. Деньги у нас есть. На всех, скорее всего, не хватит. Готовлю проповедь, буду просить прихожан помочь церкви.
Олимпиада испугалась:
– Разве так можно? Немцы тебя схватят, а вместе с тобой и прихожан!
Полина Антоновна от обиды даже голову вскинула:
– Олимпиада!
Отец Викторин улыбнулся, взял сестру под руку.
– Матушка пирог с капустой испекла. Пошли, почаевничаем.
Олимпиада обняла Полину Антоновну:
– Прости, ради Бога! Так страшно! Всюду слежка. Размешивая в стакане ложку меда, отец Викторин улыбался с хитринкой:
– Я бы не сообразил. Матушка на ум навела. Теперь для соглядатаев Айзенгута, для престранного инспектора Ступина у меня туз козырной приготовлен. Если пойдут придирки: мы собираем деньги на украшение храма, на праздничный стол в день именин Адольфа Гитлера. Но эта версия для самого крайнего случая.
– Батюшка испросил у Бенкендорфа разрешение кормить по воскресеньям детей, – объяснила матушка. – В Людинове голод. Немцы это видят: люди пухнут и умирают.
Олимпиада подняла свою чашечку, как бокал с вином, сделала глоток, другой.
– Господи! Пью воду и хмелею! Побили партизаны карателей, и город стал другим. Викторин, Поля! Люди смело смотрят на немцев. А друг на друга – по-особенному. Мы – это мы.
– У тебя и вправду глаза блестят! – удивилась матушка.
– Блестят! – засмеялась Олимпиада. – Немцы снова принялись людей в Германию отсылать. Но нам с Клавдией удалось больше сотни спасти.
Отец Викторин нахмурился.
– Голубушка! Спасибо, что о нас беспокоишься, но тебе самое время валерьянки принять.
– Тетя! – воскликнула молчальница Нина. – У тебя на лице написано: ты – партизанка.
– А то кто же! – Олимпиада убрала волосы с лица. – Как же хорошо быть самой собой! Видеть лица своих!
Спохватилась:
– Отец Викторин! Батюшка! А вдруг немцы вспомнят, что у Ленина день рождения 22 апреля? Поймут, что вы собираетесь чествовать отнюдь не Адольфа?
– Бенкендорф знает, как Ленин расправлялся с Церковью. Бенкендорф в заступники нам фюрера пророчит. Граф не знает, а я читал речь фюрера: этот защитник страшится влияния попов и, видимо, готов запретить Православную Церковь сразу же после своей победы.
Батюшка вышел из-за стола, принес листочек.
– Вот что пишет митрополит Сергий, обращаясь к священникам. Нина, проверь, дверь закрыта?
– Я сама запирала, – сказала матушка.
Отец Викторин прочитал послание стоя:
– «Ходят слухи, которым не хотелось бы верить, будто есть и среди наших православных пастырей лица, готовые идти в услужение ко врагам нашей Родины и Церкви, вместо святого креста осеняться языческой свастикой. Не хочется этому верить, но если бы, вопреки всему, нашлись такие пастыри, я им напомню, что Святой нашей Церкви кроме слова увещевания вручен Господом и духовный меч, карающий нарушителей присяги. Во имя этой, от Бога данной мне, власти я как архиерей, имеющий силу вязать и решить, призываю к покаянию всех поколебавшихся из-за страха или по другим причинам, а тех, кто покаяться не хочет, объявляю запрещенными в священнослужении и предаю церковному суду для еще более строгого вразумления. Бог поруган да не будет».
– Замечательно! – Олимпиада повернулась к иконам, осенила себя крестным знамением. – Отец Викторин! А место хранения таких бумаг у тебя надежное?
– Мой сейф – в переплете очень старого Евангелия. – Подошел к сестре, благословил. – Пойду готовиться к службе. Пора уже сочинить слово на Сретение… Теперь о деньгах. Матушка передает тебе семь тысяч. Через неделю придешь снова. Получишь, сколько соберем… уверен, это Бенкендорф налог придумал. Своего рода выкуп.
Сретение
Будто с победой встретились! Прихожане улыбчивы, батюшка преисполнен благодарной радости – к Господу, к храму, к прихожанам.
Десять тысяч рублей собрала Казанская церковь, выкупила партизанские семьи.
За батюшкой и народом начальник полиции Сергей Посылкин прислал приглядывать полицая Стулова. Не человек – слон. Стоял, однако, смиренно. Глядел в пол, но крестился широко, вздыхал, да так – огоньки на свечах трепетали.
И вдруг пожаловал на службу взвод полицаев. Их привел инспектор Ступин.
Первым делом подошел к стене, где когда-то повесил портрет царевича Алексея. А портрет – на месте! Выходит, священник сохранил его, спрятал от глаз комиссаров, когда Людиново больше недели было у красных.
Еще пожаловали гости. Переводчик из русских привел командира немецкого батальона, с ним трое солдат с автоматами.
Офицера привлекла церковная лавка, где дочь отца Викторина продавала свечи.
– У вас всегда так много народа? – спросил офицер, обращаясь и к Нине, и к переводчику.
