У медсестры Марии Ильиничны Беловой связь с партизанами. Другая медсестра, Евдокия Михайловна Апатьева, – мать Толи Апатьева. Вся нелегальная работа теперь свернута; слишком много вражеских глаз и ушей вынюхивают, высматривают.
Чересчур внимательные взгляды Афанасий Посылкин уловил на себе и в церкви. Для этих глаз спектакль устроил. Прощаясь с батюшкой, кланялся до земли, просил не отказать колчинским бабам в их просьбе:
– Батюшка! Фронт нет-нет да погромыхивает, самолеты бомбами сыплют. Купол в колчинском храме снесло. Ты уж, батюшка, уважь народ, покрести ребятишек. Крещеный – к Богу, а некрещеному, хоть и невинному, мыкаться во веки веков неприкаянно.
– Испрошу пропуск и буду, – ответил отец Викторин ходоку колчинских женщин. – Господин комендант о духовном здравии народа имеет доброе отеческое попечение.
– Воистину так, батюшка!
Посылкин посмеивался про себя: такое донесут Бенкендорфу.
Из церкви народный любимец отправился исполнять прочие поручения; главное, дождался Шумавцова, шедшего с работы, передал задание Золотухина. Оно было краткое: «Взорвать локомобиль, дающий немцам электричество, взорвать паровоз».
Поздно вечером партизаны, Посылкин и Семен Щербаков нагрузили санки оружием, снарядами, минами и ушли, дождавшись ночи, в лес. Вот только склад старателя разве что на треть убыл.
Диверсии
Среди трофеев при втором взятии Людинова немцам досталось два паровоза: «овечка» – безнадежно устарелый, слабосильный – и маневровый, средней мощности, на нем возили лес.
Бенкендорф, будучи управляющим завода, расширил ассортимент изделий. Гробов требовалось по-прежнему много, а для немцев живых русские рабочие делали срубы блиндажей, крепления для окопов.
Гитлер нацеливал громаду войск на Сталинград, на Кавказ, а здесь, на Орловской, на Калужской земле, фашисты держали оборону. Разумеется, до лучших времен.
Паровоз «ЭР» подрывник Григорий Сазонкин и его ребята вывели из строя бережно. Придут наши – пригодится. Опять же, машинист и кочегар – русские люди.
Шашка тола, замаскированная под кусок каменного угля, покорежила топку, но никого не убила. Паровоз перевели на запасной путь и забыли про него.
Подобная шашка вывела из строя «овечку». «Овечка» перевозила грузы внутри завода.
Сиял Толя Апатьев.
А на другой день разорвало железное брюхо локомобиля.
Сиял Сашка Лясоцкий. Это он выдолбил в березовой чурке дупло для мины. Получилось что-то вроде пенала. Кочегар в чурке не усомнился.
В конце февраля принесло метели, и сразу грянуло тепло, началась ростепель.
Один из батальонов, прибывших уничтожать партизан, снова отправился на фронт. Немцы вели разведку и ждали.
Месиво русских дорог приводило командование в негодование. Все эти проселки не только для машин были неодолимыми, но и для танков.
А для русского человека весна – праздник.
Герасим Семенович Зайцев принес графу Бенкендорфу дары леса: огромного глухаря и трех тетеревов. Граф послал за графиней, представил ей своего любимца:
– Наш ловчий, Герасим Зайцев! Истинный зверобой Брынского леса!
– Это же красная дичь! – воскликнула Магда. – Королевская дичь… Скажите, Герасим, водятся ли в ваших лесах вальдшнепы, бекасы?
– Водятся, госпожа графиня! – Зайцев выказывал себя удальцом.
– Писатель Тургенев, имевший дружбу с братьями Гонкур, – Эмиль Золя тоже, кажется, был из их круга, – угощал приятелей бекасами.
– Развесенится – бекасы прилетят! – доложил графине Зайцев. – Настреляю и принесу.
Бенкендорф поднял брови:
– У тебя оружие?
– Господин комендант! Я нашел брошенную винтовку, сходил на охоту. Птица – вот она, перед вами, а винтовку, не извольте беспокоиться, я сдал старшине Гукову.
Граф улыбнулся:
– Рад. Приказ военных властей не нарушен.
– Господин комендант! – Зайцев вытянулся по-солдатски. – Старостам и старшинам без оружия нечем себя защитить от партизан.
– Согласен, – Бенкендорф посуровел. – Однако бюрократия и на войне – бюрократия.
– Но ведь полицаи вооружены!
– Старосты избираются народом.
– Надо что-то придумать! – сказала Магда. – Какие красавцы эти птицы!
– Верно, верно! Следует что-то придумать! – согласился Бенкендорф.
– Граф! Александр Александрович! – На лице охотника явился испуг. – Теперь, слава Богу, тихо в лесу. Для зверья и птиц – нормальная жизнь. Ждать войны-то? Или Бог помилует, пронесет грозу мимо?
– Боюсь, что не пронесет! – сказал строго комендант, посмотрел с прищуром.
– Эх! – Герасим Семенович весь воздух выдохнул из широкой груди. – Тишина, конечно, – благодатно. Но с партизанами бок о бок жить – испытание.
– С партизанами будет покончено в самое ближайшее время, – доверил Бенкендорф старосте тайну. – Огня и грома не избежать, но тишина в лесах наступит, я в этом уверен, долгая. А посему ударить надо в самое больное место. Больно ударить.
Герасим Семенович поклонился графине, поклонился графу.
– Пойду. Жена и дочка одни в доме. – Глянул на Магду: – Ружьишко бы! По нынешним временам и автомат – не лишнее в доме.
– Подождите! – сказала Магд а, принесла четыре плитки шоколада: – Вашим женщинам.
Птицей летел Герасим Семенович по лесу. В низинах, под снегом, вода поет!
– Самое больное место? – переспросил Золотухин Зайцева. – Мать честная! Они ведь на госпиталь целятся!
Подарил немецкому старосте немецкий автомат, к автомату – пяток лимонок.
В Думлове у Зайцева двадцать два бойца. Отряду предстояло занять позицию в Птиченке, где располагался партизанский госпиталь, поддержать Короткова и его разведчиков.
Володя Коротков, прощаясь, сказал Герасиму Семеновичу:
– Не забудь! На развилке трех дорог мы заложили очень серьезную мину: двадцать килограммов взрывчатки в сорокаведерном котле. Смотри, не подставляйся… Перекресток дорог в полукилометре от госпиталя. Представляешь, где это?
– Представляю.
Большая мина
В партизанском госпитале разразилась суматоха. Майор Ермаков, начальник госпиталя, грузил в сани раненых и медицинское оборудование. Кто был способен держать оружие, занимали оборону: немцы могли появиться в любую минуту.
Коротков первым делом выставил засаду с пулеметами. К мине отправил Сережу Астахова. Взрывали примитивно: нужно было за веревку дернуть.
Коротков наказал настрого:
– Ждать моей команды! Махну рукой – действуй!
