Тут Черняев и вспомнил:
– В «Чапаеве» тоже на полу красные спали. И песню пели.
– Петь не будем, – сказал Посылкин. – Чем скорее заснем, тем короче ночь. Смена часового через полтора часа. Кто первый?
– Я! – вызвался Черняев. – Я песни и без голоса могу петь.
– Главное, гляди в оба! – посоветовал Костя Низовский.
В марте лениво светает. Март, должно быть, совсем мальчишка, спозаранок глаза у него слипаются.
Под утро в часовых был Иван Рогачев.
Среди косяков тумана померещились ему на полотне дороги – люди.
– Немцы!
Иван вбежал к ребятам:
– Немцы!
Проснулись тотчас. Посылкин приказал:
– Занять оборону!
Немцы, не доверяя лесным дорогам, предпочли железную.
– Понятно! – сказал Посылкин. – Связные вместе со мной отходят к Болве. Командиром отряда назначаю Рогачева. Оторваться нам десяти минут хватит. Отходите, не затягивая боя.
Разведчики выбрались через окно. Ушли. Немцы, намучившись хождением по шпалам, стекались на площадь перед станцией. Опасности не чувствовали.
Ребятам еще можно было уйти, до леса – тридцать метров. Солдаты, те, которые шли по путям, могли, конечно, заметить, но добежать до первых деревьев – секунды. Но немцы-то – вот они. Толпой. А у тебя в руках автомат.
– Огонь! – И Рогачев дал очередь по самой гуще.
Пятьдесят шагов до цели, пять стволов.
Немецкие солдаты, посланные уничтожать партизан, побывали под Москвой, подо Ржевом. Батальон СС. Залегли, поползли к станции.
– К окнам, по всему залу ожидания! – приказал Рогачев.
Немцы вжимались в мокрый мартовский снег. В станционный домик полетели гранаты.
– Отходим! – крикнул Рогачев. – Низовский! Юдин! Прикройте!
Припоздали с отступлением. Снайпер срезал бегущего по путям Рогачева. Десяток очередей с трех сторон обрушились на Сережу Жижикина. Черняев успел залечь. Огрызнулся одной очередью и замолк.
– Всё! – крикнул Гриша Юдин Низовскому. – Костя! Нас двое!
Дал очередь, перебежал к дальнему окну, опять дал очередь.
– Береги патроны! – предупредил Низовский. – Пусть знают, как воюют русские мальчики.
Граната взорвалась, ударившись об оконную раму. Гриша кинулся к окну, и тут в зал влетела еще граната. Костя успел отпрянуть в коридор.
Выглянул: Гриша – на полу. Кровавая, чудовищно большая лужа.
Вой летел из груди, неведомо чей.
Забрал автомат, нашел рожок с патронами. Заскочил в каморку кассы. Окно узенькое, на окне – решетка. Обзора – никакого. Но – крепость.
– Люсь! Сдавайся! – крикнули с улицы.
– Я не Люсь! Я – Русь! Я – Святая Русь! – Костя увидел немцев и положил сразу двоих. – Вот так-то! Знайте русских мальчиков!
Гранаты рвались в зале ожидания.
– Люсь! Сдавайся!
– Близко не подходят. Сколько мы их побили? Не придется узнать, порадоваться.
С автоматом Гриши Костя выбрался из укрытия, что-то немцы притихли. В зале – Гриша. Один.
Костя придвинулся к окну. Ничего себе! Немец с огнеметом!
Очередь получилась экономная.
– Срезал!
Тотчас ударили десятки автоматов, снова полетели гранаты, разрываясь, ударяясь о стены, об окна.
Костя затворился в кассе.
– Люсь! Капут!
– Вот вы где! За нашими деревьями прятаться! Так они – наши!
Дал очередь, длинную и точную. Деревья и впрямь отступили, раздались, выдали немцев с головой. Пронзительно кричал умирающий.
– Сколько я вас положил? – спросил немцев Костя. Не ответили.
Почуял запах костра. Какой тут может быть костер? Ах вот что! Зажгли дом. Крыша горит. Поменял рожок в Гришином автомате:
– За тебя, Гришка, за тебя!
Стрелял, потом затаивался. Огонь уже слышно было. Горящие балки рушились. И над ним уже горело.
– Мы еще поживем! Немножко.
Отложил Гришин автомат, дал очередь из своего.
Сверху летели искры. Как бы не потерять сознания от дыма! Живым возьмут.
Снял с ремня гранату.
Подумать о чем-то хорошем.
Вот они! Замелькали в окошке фигурки. Дал длинную очередь из своего, в Гришином тоже еще остались патроны. О хорошем бы подумать. Перед глазами было зелено, как после зимы, в апреле.
А весне-то не быть уже.
Последняя очередь кончилась.
Потолок, кроваво-огненный, вспухал вовнутрь.
Отворил дверь, вышел в коридор, чтоб не сгореть. И вырвал кольцо из гранаты.
Четыре трупа, четырех мальчиков, досталось немцам. Пятого разнесло. Все – безусые. У всех детские лица. Простодушные и спокойные. Не оплошали. Потери боя в Куяве немцы засекретили. Десятки эсэсовцев, опытных фронтовиков, убиты подростками. Раненых много.
Немцы вызвали из Куявы подводы, отправили убитых и раненых в Людиново. Отряд вошел в Куяву, один взвод направился в Думлово.
Выставленные Зайцевым посты успели предупредить командира.
– Надо немцев заставить погоняться за нами! – решил Герасим Семенович.
Лизоньку по головке погладил. Ефимию Васильевну в височек поцеловал. Шепнул на прощание:
– Придется мужиков в отряд отвести. В случае чего говори: партизаны забрали Герасима! С собой увели.
Немцев думловские обстреляли с двух сторон. Стрельба вышла густая. Солдаты залегли. Заработали пулеметы, прикрывая отступление.
– И нам пора! – сказал Герасим Семенович, увел отряд за Болву.
А у немцев – недоразумение и озабоченность. В боях и стычках с партизанами погибли четыреста солдат и офицеров из подразделения СС.
Беспризорник Щербаков
Без разведки, без донесений подпольщиков – не война, игра в жмурки.
Золотухин глаз положил на мальчишек.
На связь с Клавдией Антоновной Азаровой Василий Иванович послал Семена Щербакова.
– Можно, мы с другом пойдем? – спросил Семен.
– Кто у тебя друг?
– Женька Кабанов. Он, как и я, из Сукремли. Есть где отсидеться.
– Хорошо, – согласился командир отряда. – Но к Щуке пойдешь один. Щука – это главная сестра больницы. Скажешь ей: Щука, она поймет, откуда ты и от кого.
В это время Золотухину доложили: вернулись Афанасий Посылкин, Петр Суровцев и вся их команда. Разведчики рассказали о трагическом сражении пятерых мальчишек из отряда Зайцева.
