Не проследил Василий Иванович, как ушли из отряда Семен и Женька – жители Сукремли.
А ушли они не хуже других. Кабанов – с винтовкой, Щербаков – с гранатой за пазухой.
В Сукремль ребята пробрались легко, им нужно было встретиться с Фоминым, узнать, что делается в Людинове. Одну улицу пересекли. Тут Семен и ахнул, глядя на друга: Женька с винтовкой через плечо! Спрятали между слегами у забора. И только вышли на следующую улицу…
– Хальт!
[15]
Кинулись в проулок, забежали во двор деревенского домишки. Женька – в сарай, Семен – в избу. Смотрит: старушка Конюхова. Ее сын в отряде.
От печи теплом веет.
– Давно топила?
– Вчера вечером.
Семен открыл заслонку, полез в печь.
– Если вякнешь, у меня граната, всю печь разворочу. Закрывай!
Старушка заслонку поставила на место, сама – к столу, рубаху штопать.
И немцы – вот они!
– Партизан! Партизан!
Старушка заохала, руками замахала. Немцы глянули за печь, под кровать, на чердак поднялись. Смотреть больше негде.
На улице, под дулом автомата, – Женька Кабанов. Немцы погнали пленника к начальству. Старушка подождала, заслонку открыла:
– Живой?
Семен выбрался из печи:
– Косточки погрел.
– Твоего дружка поймали.
– Бабка, скорей на улицу! Погляди, куда повели.
Конюхова – к калитке. Скоро вернулась:
– В город! Я Женьку Кабанова знаю. И мать его знаю.
– Та-ак! – сказал Семен. – Готовь, бабка, угощенье сыну. Отнесу. А за храбрость – спасибо. Я у тебя отсижусь… Вечера надо ждать.
Забрался на печь – и ведь уснул! Будто ничего не стряслось.
В отряд вернулся ночью, с винтовкой Кабанова. Не удалась разведка.
А под утро он уже был в пути. Теперь шел один, со строгими наказами, как по городу ходить, не привлекая внимания, где искать в больнице Щуку.
Но в город Семен Щербаков вступил очень даже шумно. Банку из-под тушенки перед собой гнал. Из дыр в зипуне – клочьями вата, ушанка с одним ухом, а сапоги яловые, крепкие. Снял с убитого, должно быть.
Щуку нашел быстро. Показал ей зубы.
– Полечи!
– Полечу, – согласилась Азарова и передала бродяжке тряпицу.
В тряпице – лекарства и донесение.
В обратную сторону Щербаков проследовал, обгрызая капустную кочерыжку.
Донесение Азаровой было тревожное:
«Оккупанты подозревают неправдоподобность наших справок, выдаваемых лицам, предназначенным для отправки в Германию, уж какой раз у них срывается отправка. На выдаваемые справки и их владельцев ведется картотека задним числом. Каждый владелец справки предупрежден. Это в их интересах, и они будут молчать. У оккупантов имеются подозрения на ряд лиц, но кто они, пока неизвестно. Но мы сами делаем выводы. По ходу событий, в ближайшее время нам придется держать ответ, если не арест. Все мы русские, и других улик для врагов не надо. Все предупреждены. На случай потери связи должен сообщить Ясный».
– Как она? – спросил Золотухин Семена.
– Лицом – не подступись. Но хорошая.
– Как, спрашиваю, выглядит? Больная, встревоженная?
Семен руки размахнул:
– Она – большой человек! Глаза, конечно, задумчивые. Но крепкая и смотрит крепко.
– Спасибо, Щербаков. Отдыхай. Нам, как медведям, сил нужно накопить. Тяжелое будет лето.
Прогулка с желтыми подснежниками
Весной небо над Людиновом будто раскрывшийся парашют. На этом парашюте Земля летит. Во Вселенной не падают, во Вселенной взмывают.
В марте и сердце крылато. Алеша Шумавцов носил на крыльях тайны своей улыбку Шуры Хотеевой.
Не та теперь жизнь, чтоб вызвать девушку под первой звездой по улице пройтись, крушить весенний лед на лужицах. В центре Людинова патрули, на окраинах, где за каждым забором сад, стоят танки, возле танков – часовые.
На набережной – полицаи.
Алеша лирического дурачка из себя не строил. Шел всегда сосредоточенно, будто по делу. И дело про запас у него было наготове. Остановят – есть что сказать, не выдумывая наспех.
И ложилась четвертушка тетрадочной страницы в тайник. За этим листочком приходил из леса партизан. Жизнью рискуя. И не зазря. Строки короткого послания превращались на столе командира и начальника штаба в оперативное донесение.
Алеша даже нафантазировать себе не мог, кто читает его отчеты о весне в Людинове.
«17 марта 1942 года. Секретно. Государственный комитет обороны. Тов. Сталину.
Генеральный штаб Красной армии. Тов. Шапошникову.
16 марта 1942 года по радио командир партизанского отряда, действующего в Людиновском районе Орловской области, тов. Золотухин сообщает: "Карта 1–1 000 000, координаты 7094, Людиново, на улице из центра на Киров – танки, бронемашины. Южнее территории завода – отдельный большой красный дом с вышкой – склады боеприпасов, северо-восточнее завода – склады снаряжения и боеприпасов. Юго-западнее от центра города, на Сукремль, в корпусе ФЗУ с трубой – конюшни. Бомбите".
Спецсообщение от Наркома НКВД СССР».
Интерес Верховного командования к Людинову объясним. В 250 километрах к северу в эти дни погибала 33-я армия генерала Ефремова. Сражающаяся армия.
Сталин не верил прогнозам Генерального штаба. Генералы-провидцы предполагали: летом Гитлер главный удар своих войск направит на Волгу и на Кавказ. Гитлеру нужны для ведения долгой войны русская нефть и русский хлеб. Опять же, нефти и хлеба лишалась Москва. Но как было поверить в такие планы, если перед Западным фронтом Жукова – 70 дивизий?
От Ржева до Москвы, от Вязьмы до Москвы – две сотни километров, от Гжатска, который не удается отбить, – 180.
И самое страшное – удача отвернулась. Армии то и дело попадают в котлы смерти. Немецкое окружение – удав; была армия, и нет армии.
Начальнику Генерального штаба Шапошникову, главнокомандующему Сталину надо было знать, какие силы у немцев в Людинове, в Жиздре, под Кировом. Не намечается ли клещей для армий Западного фронта?
Орел с орлятами не ведал, сколь важными являются его донесения. Он делал свое дело, ради которого оставлен в Людинове. Он делал это изобретательно и незаметно. А чтобы сила, обнаруженная им, была непременно уничтожена, каждая его записочка заканчивалась приказом: «Бомбите!»
Пришлось-таки Алеше набраться смелости и пригласить Шуру прогуляться. Школьник Шумавцов не посмел бы подступиться к Василисе Прекрасной. Другое дело – командир Орел. Орел приказал Сашке Лясоцкому, коли отец его лесник, добыть подснежников.
