– Простите, Олимпиада Александровна. Нервы. – И засмеялся: – Мне двадцать один год – и нервы!
– Вот видите, – сказала Олимпиада. – У вас – нервы! А у деревенских девушек – букет любовной заразы.
Иванов вспылил:
– Вам доставляет удовольствие порочить немецкую армию.
– Избави Бог! Я к немецкой армии имею отношение только тогда, когда в наш госпиталь доставляют раненых.
Вцепился глазами в глаза:
– Ваш брат, Викторин Александрович, давно сотрудничает с НКВД?
Олимпиада вспыхнула:
– Безобразный вопрос.
– Безобразный? Сколько священников у нас село в 37-м? Отец Николай Преображенский, отец Александр Бриллиантов, батюшки Нагибин – не помню имя, Георгий Булгаков, Петр Казанцев. В Курганье – отец Петр Куликов, отец Василий Лебедев. Почему вашего брата не тронули?
Олимпиада не отвела глаз. Ответила спокойно:
– Мне оскорбительно вести такие разговоры об отце Викторине. Да, не арестовали. Свели корову со двора, лишили жилья. Архиерей, слава Богу, догадался переместить батюшку из Огори в Людиново. Здесь как раз четырех священников арестовали. Я уж не помню, сколько успел отец Викторин послужить в Лазаревской церкви. Налогом задушили. Ушел на курсы счетоводов.
Митька придвинул стул ближе к Олимпиаде.
Положил руки на стол. Пальцы длинные, красивые. На лице тени, лицо тонкое.
– Хотите съездить в Германию? На месяц. Посмотреть, как люди по-людски живут.
– Какая Германия? Я помогаю хирургам отрезать руки и ноги, латать пробитые головы, доставать железо из легких, зашивать развороченные животы.
– Ты другой жизни хочешь? – Митька встал, глаза у него блестели.
– Не хочу. Я как все.
– На вид умная, но такая же русская дура, как твоя мудреная Азарова, как твой брат… – Вышел в коридор, надел шинель. – Мы с тобой у нас поговорим.
У двери повернулся, усмехнулся:
– Не прощаюсь.
Работа Иванова
Про угрозу свою Митька не забыл, но недосуг стало до больничных, чересчур грамотных медсестер.
Немцы готовились к великим успехам на фронтах. По их новым планам, Москва, даже не оккупированная армиями, должна вымирать от голода, как вымирает Ленинград.
Всего и нужно: оккупировать Кубань, Кавказ и оседлать плацдарм на Волге. Лишить Красную армию бакинской нефти, продовольствия с Кубани и приволжских областей.
Несколько батальонов прибыло в Людиново для разгрома партизанского края.
Семикилометровую прореху между Кировом и деревнями Большие и Малые Желтоухи немцам удалось ликвидировать.
Курганье, Куяву, Думлово заняли воинские роты и отряды полицаев.
Потери под Москвой, нескончаемая осада Ленинграда, перемалывание живой силы подо Ржевом для армий Гитлера были ощутимыми.
В Людинове появились чехи. Все подсобные работы – возчиков, интендантских служб – теперь были отданы русским военнопленным. В народе их называли легионерами.
Бенкендорф поручил Иванову заняться семьями партизан.
Работа закипела.
Полицай Иван Апокин доставил в кабинет Иванова учительницу Марию Петровну Воронкову.
– Ваш муж в лесу? – спросил Иванов из-за стола.
– Мой муж был направлен в Орел на курсы повышения квалификации. Я его не видела с октября сорок первого года.
– Может, он и учился. Как мины ставить.
– Мой муж – человек штатский.
– Назовите, Мария Петровна, семьи, где отцы или сыновья в партизанских отрядах. Пожалуйста!
– Откуда мне знать такое? Я детей учу.
– Вот-вот! Детям все известно, – медленно натянул на здоровую правую руку кожаную перчатку, вышел из-за стола, подошел к учительнице:
– Что вы стоите? Мне неудобно сидеть, когда вы стоите. Вот стул.
Учительница села, и он тотчас ударил ее в лицо.
– Господи! – охнула женщина.
– Бога вспомнили! – удивился Иванов. – Вы же советский педагог!
И еще раз ударил.
– Господи! – снова вырвалось у Воронковой.
Иванов возмутился. Затопал.
– Я так не могу! Я не могу выбивать у человека признание, если он поминает Бога. Я же православный! – Скинул перчатку, бросил на пол, наступил. – Немедленно покиньте помещение!
Учительница сидела, ожидая издевательств.
– Я сказал – уходите!
Поднялась, пошла к двери. Не окликнули. Вышла в коридор, спустилась с крыльца. Подвоха не было. Закрывая лицо руками, кинулась к двери.
Иванов, посмеиваясь, вошел в кабинет переводчиков.
Нина Зарецкая переписывала какую-то бумагу.
– Весна тебя любит! – сказал Иванов девушке.
– Почему? – серьезно спросила Нина.
– Да потому что ты – загляденье.
Нина зарделась. Не ожидала такого от палача. Знала: Иванов бьет почти всех, кого допрашивает.
– Выпиши мне пропуск.
– Куда?
– В дом твоего батюшки, но к тебе.
Вошла машинистка Анастасия Петровна:
– Иванов, ты ошибся дверью! Твой кабинет – прямо по коридору.
– Мне нужен адрес Екатерины Хрычиковой – супруги лейтенанта Красной армии.
Получил адрес, вышел. Было слышно его командирский голос:
– Сахаров! Сергей! Пойдешь со мной.
Анастасия Петровна смотрела на дверь, головой качала.
– Надругаются над молодой женщиной, а у нее двое ребятишек. Ах Митька, Митька! – И спросила Нину: – Ты слышала? Бенкендорф подарил Митьке квартиру на Второй Фокинской улице. Не хвалился?
– Не хвалился… В гости напрашивался.
Анастасия Петровна снова покачала головой:
– Красивый парень. Но мне страшно, когда он входит в нашу контору.
– А я – ничего! – пожала плечами Нина.
– Красота – твоя защита. Невинность. Но ведь это все – и соблазн. Берегись, девка!
* * *
Жена лейтенанта жила на втором этаже.
Допрос Иванов начал с порога:
– Кто из партизан бывает у тебя, Хрычикова?
– Какие партизаны? Вот мои партизаны, – показала на детей.
Младший еще дошкольник, старшему кутенку – лет восемь-девять. Иванов показал Сахарову на шифоньер:
– Погляди, не прячется ли кто?
Полицай распахнул дверцы.
– Прячется! – Снял с плечиков пиджак. – Бостон!
