Отец Викторин чуть приподнял плечи:
– Я знаю, что ваш пращур стремился принять участие в военных действиях. Он сражался под командованием князя Цицианова. Участвовал в штурме форштадта крепости Ганджи, выказал беспримерную храбрость в сражении с лезгинами и за эти подвиги был награжден орденами Святой Анны и Святого Владимира четвертой степени. Позже граф был направлен на остров Корфу, где формировал легион в тысячу бойцов из албанцев и сулиотов. Сулиоты – греко-албанцы, католики. Это было в 1804 году.
– В двадцать один год – опытный офицер! Замечательно! – Александр Александрович усадил отца Викторина на диван под портретом графа Бенкендорфа, сел рядом:
– Что вас привело к нам, замученным текущими делами?
– Прошу разрешить проведение крестного хода. Отслужу молебен перед больницей, где много страдающих, и панихиду на могилах. Возле больницы есть захоронения…
– Дело богоугодное. Я рад, что вы участвуете в жизни города! – Посмотрел долгим, вопросительным взглядом: – Знаете, вы мне понадобитесь для очень важного и очень непростого дела. Но это потом…
С крестом по Людинову
Крестный ход для города – событие. Невиданное в последние лет двадцать. Шли все, кто был на службе. В храме три десятка человек, почти что многолюдье, а на площади зрелище сиротское. Десять человек с хоругвью, с иконами. В облачении отец Викторин, за ним семь человек хора, далее народ – большая капля.
Священнику всегда хорошо, всегда на службе, ему даже одному не страшно – он с Богом. А за Людиново за столь жидкое шествие неудобно…
И вдруг толпа мужчин, густая, организованная. Встали за женщинами-прихожанками. И – робкое движение бабушек обрело уверенность. Хор запел радостно, стройно.
Отец Викторин понял, откуда такая помощь. Майор Бенкендорф прислал рабочих завода. Крестный ход помолодел, превратился в народный. Народ, глазеющий на обочинах дороги, поспешил под кресты, под иконы. Отец Викторин приметил: в проулке – танк, в другом – грузовик, в грузовике – солдаты. Сказал себе: «Это называется – на всякий случай». Понимал: немцы, соизволяя церковное шествие, приманивают народ. Большевистская власть крестные ходы из пулеметов выкашивала, а тут – свобода. Молитесь. Пусть ваш Бог будет с вами, мы, немцы, быть Ему дозволяем.
Крестный ход поравнялся со зданием полиции. Инспектор Ступин присоединился к шествию со взводом полицаев.
Полицаи пели:
Боже, Царя храни!
Славному долги дни
Дай на земли! Дай на земли!
Гордых смирителю,
Слабых хранителю,
Всех утешителю – всё ниспошли!
На том песня и кончилась. Дальше гимн просил Бога хранить «Перводержавную, Русь православную».
Веселый ужас теснил грудь отцу Викторину: крестный ход вобрал в себя тех, кто служит немцам, поработителям, и тех, кто не покорился, кто сражается здесь, в логове оккупантов.
На могилах возле больницы батюшка совершил литию и молебен о здравии болящих. Больные, ходячие, вышли из больницы вместе с врачами, с медицинскими сестрами.
Сладко пахло ладаном, людей посетило умиротворение. Подлечившиеся партизаны влились в ряды крестного хода, и все двинулись к собору.
Алеша Шумавцов шел с Толей Апатьевым и Сашей Лясоцким. К ним в ряд стал Иванов. На голове пилотка, мундирчик облегающий и словно бы на размер меньше.
Митька взял под руку и Шумавцова и Апатьева, лицо веселое – свой парень.
– А не сыграть ли нам, ребятки, в футбол? Полицаи на заводских?
– Под ноль разделаем! – сказал Апатьев, пытаясь высвободить руку.
– С чего бы-то?
Лясоцкий засмеялся:
– Все очень просто. Твои каждый день самогон хлещут, а то и шнапс. Форма у вас не та.
– Форма – лучше не надо! – Митька улыбался, а глаза стали волчьи. – Мы перед игрой побеседуем накоротке. Если выиграете с разницей в мяч, выпорем. Ну, а разгромите – это тянет на расстрел.
– Не получится, – сказал Алеша. – Вы плохо шутите, господин Иванов!
– Почему же плохо? Говорю, что есть: мы – власть.
– А мы люди коменданта Бенкендорфа.
Тут уж Митька засмеялся:
– Ребята! Мы же, оказывается, свои. Игра будет честной. А если кого и хлопнем, так из-за угла.
– Из-за угла партизаны стреляют, – сказал Лясоцкий.
– Мы тоже умеем! – Митька стиснул локти Толе и Алеше. – Шучу, ребята. Всего вам! Мне на работу, партизан лупить резиновым шлангом. Хотите поглядеть? – Снова засмеялся. – Вы еще петушки. Вот выпейте.
Достал из кармана бутылку, сунул в руки Лясоцкому.
Крестный ход повернул к собору, рабочие пошли на завод.
– Чего с ней делать? – спросил Саша.
Апатьев взял бутылку, вытащил затычку, шел, поливая землю.
– Из-за угла они стреляют!..
Каины
Вернувшись в собор, прихожане благодарили батюшку со слезами на глазах:
– Слава Тебе, Господи! Освятили Людиново! Столько мерзости и греха. Глядишь, полицаи, устыдясь, присмиреют. Ведь иные из них – волки!
Расходились умиротворенные. Надежные люди увели к себе ушедших из больницы партизан.
А на другой день страшная новость: из-за угла застрелили сына учительницы младших классов. Сын пришел из леса мать проведать. Уходя, взял шубу, валенки…
Кто убил молодого партизана? Свои? Тайная полиция, полицаи? Ни ареста, ни пыток, ни казни. Выстрел – и народных мстителей убыло.
– Неужто Митька нам свою силу показал? – испугался Лясоцкий. – Убили, как обещал, из-за угла.
– Ответа ему недолго ждать, – Шумавцов глянул на Сашу – и разговору конец.
День минул, другой, и по Людинову слухи шепотом: партизаны расстреляли лесничего Никитина, предателя, и двух лесников-предателей.
В тот день Нина вдруг спросила отца:
– Никитин и его лесники были самые настоящие каины, но кто они теперь? Мученики? У тебя на столе листок и крупно написано: «Господствуй над грехом». А в Библии стихи помечены. Я прочитала: «…всякому, кто убьет Каина, отмстится всемерно». Каины под защитой Бога?
– Суд – дело Божие. Обрекая себя быть палачами, люди разносят заразу Каинова греха.
– Но разве это не потворство греху, если праведный Авель убит? И у него уже не будет детей, а Каин родит и скотоводов, и гусляров с кузнецами?
– Каин во всех родах человечества – останется Каином, – примирительно сказал отец. – Но почему ты сердишься?
– Да потому, что Бог убийцу Каина сделал неприкосновенным. И теперь этих каинов или, может быть, иуд в одном нашем Людинове пруд пруди!
