– Это несправедливо! – Нина расплакалась.
– Был бы у меня полк, я бы вас утешил. – В горе отец Викторин спину держал несгибаемо прямо. – Пойду готовить проповедь о посте.
– Как ты можешь думать о чем-либо? – Тут и матушка заплакала.
– Меньше времени о себе задумываться. Тем более – страшиться.
Ушел в свою комнату, принялся подбирать тексты Евангелия, где сказано о посте.
Речения переписывал в тетрадь. «Послание к Римлянам, 14, 21–23. Лучше не есть мяса, не пить вина и не делать ничего такого, отчего брат твой претыкается, или соблазняется, или изнемогает. Ты имеешь веру? имей ее сам в себе, пред Богом. Блажен, кто не осуждает себя в том, что избирает. А сомневающийся, если ест, осуждается, потому что не по вере; а все, что не по вере, грех». «Второе послание к Коринфянам, 11, 26–27. Много раз в… труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе».
Не пометив источника, сделал еще выписки: «Не требуется, чтобы другим было облегчение, а вам тяжесть, но чтобы была равномерность».
Отец Викторин застонал, уронил перо. Посты не уберегли Россию ни от революции, ни от Гитлера… От Наполеона не уберегли, от Батыя не уберегли.
Зажег свечу, смотрел на пламя.
Язычок огня светлел; свет был теплый, не слепил, успокаивал.
Судьба России – у Бога.
Из рабства Золотой Орды родилось государство, объявшее Север и Восток до океанов. Лишившись в смуту царя, самостоятельности, пройдя искушение всяческими падениями, оно обрело не только прежние границы, но было вознаграждено воссоединением Малой России, Белой России… А теперь – война, миром невиданная. Москвы враг не получил, на Волге бит жесточайше… Но в Людинове-то совершилось чудовищное: погибли юноши и девушки. Убиты справедливые, чистые сердцем.
В храме в тот день службы не было. Отец Викторин служил дома.
Уже перед сном матушка спросила:
– Батюшка! За уставными многолетиями ты пел нынче: «Богохранимой стране Российской, властем и воинству ея… и первоверховному Вождю»! Это ведь Сталину – многая лета?!
– Сталину, – сказал батюшка. – Когда Людиново вернулось на неделю в лоно Советского Союза, приходил в наш храм один офицер. Он мне доверился: в Елоховском соборе в сорок первом году, на Казанскую, служил владыка Николай Ярушевич. Владыка на том праздничном богослужении говорил проповедь. И было сказано: «Мы победим врага под знаменем Богородицы. С нами Бог! С нами Богородица! Мы верим – победа придет!» И протодиакон – родной брат начальника СМЕРШа Абакумова – провозгласил: «Богохранимой стране, властем и воинству и первоверховному Вождю», а хор и молящиеся утвердили: «Многая лета!» Я, матушка, убежден: то, что поют в церквах России, и мне петь не грешно… По крайней мере – дома.
– Батюшка! А может Сталин вернуть России патриарха?
Отец Викторин удивился:
– Экие у тебя вопросы! Впрочем, наши хотения Бог слышит. Для возрождения Церкви – патриарх необходим. Для победы – Церковь Сталину нужна. Так что, матушка, будет по-твоему.
– А ты у меня – смелый пастырь! – сказала Полина Антоновна.
– Вот когда «Многая лета» спою в храме, тогда буду смелый. Нынче смелость наша должна быть умной. Живем и молимся, окруженные со всех сторон врагами.
Ложь и правда
Десять дней Митька Иванов со сворой полицаев пытал Клавдию Антоновну Азарову и Марию Ильиничну Белову. У Беловой в доме все десять дней ждала партизан засада.
19 декабря начальник Тайной полиции Антонио Айзенгут сам допросил Олимпиаду Зарецкую.
– Я работала бок о бок с Клавдией Антоновной. – В глазах Зарецкой сверкали слезы. – Я жила с ней через стенку. Мы вместе завтракали, мы вместе работали, принимали гостей! Господин офицер! Нашими гостями были Иванов, Андреева, врачи, которым недавно дали комнаты в нашей квартире. Но – партизаны?! Партизаны ставят мины в городе! Партизаны вызывают самолеты, и на наши головы падают бомбы!
Олимпиада Зарецкая защищала подругу с отчаянием: очаровательная Клавдия Антоновна ненавидит зло, а партизаны – зло.
– Здесь что-то не так! – говорила Зарецкая Айзенгуту. – Вы сами всё проверьте. Пожалуйста! Вы опытный офицер, вы не допустите ошибки!
Айзенгут Олимпиаду Зарецкую отпустил, а Митька Иванов – тоже ведь удивительная новость! – избавил от наказания Рыбкина и Щербакова. Семёна отправили в Бытошь, на работы в немецкой части.
Володьку – в Курганье, в немецкий батальон – ездовым и конюхом.
Врачей Соболева и Евтеенко не тронули. С Евтеенко Иванов даже крепко гульнул. Мало того! Бывшего советского офицера Бойкова, у которого в сапоге нашли партбилет, Митька устроил на завод – инженером! Отпустил арестованного Астахова, отпустил Николая Евтеева, одноклассника. Сказал ему прямо:
– Я знаю, ты входил в группу Шумавцова. Но дело это законченное. Группы не существует. Живи, но помалкивай.
А тут еще по Людинову прошел слух: Иванов заступается за арестованных. В КПЗ сидел партизан Коликов, а рядом с КПЗ помещалась колбасная. Колбасники, немцы, устроили для себя развлечение. Вваливались в камеры и всласть лупили сидельцев. Митька пошел к самому генералу, и генерал вход колбасникам в КПЗ запретил. И в тот же день Митька пострадавшего от побоев Коликова отпустил на все четыре стороны.
20 декабря полицаи отвезли Марию Ильиничну Белову на станцию Вербицкую, расстреляли на обочине шоссе. И оставили. Так лежат на дорогах трупы собак, кошек. Но герои сраму не имут. Позор казни – дно пропасти, о которое расшибается зло.
Клавдию Антоновну видели, когда ее вели по коридору из Митькиного кабинета. Вместо глаза – кровавое месиво. Каких признаний добивались? На отца Викторина? На Олимпиаду?
Митька явился к Олимпиаде Александровне домой и прошел на кухню:
– Где у вас спички?
Олимпиада Александровна подала коробок. Митька сам взял сковороду, положил на нее два листика бумаги и зажег.
Подождал, когда сгорят.
– Вот и всё. Сгорела смерть вашего брата. Признаюсь вам, я очень не люблю попов. Ваша смерть тоже в этом пепле.
Олимпиада грозно сдвинула брови:
– Это что значит, господин Иванов?
– Это значит, что я добыл-таки признания от Азаровой. Эти признания – вот они. Их уже не существует, и самой Азаровой тоже не существует. С нынешнего дня. То, что вы партизанка, Олимпиада Александровна, мы с вами знаем. То, что ваш брат помогает партизанам, я знал с самого начала оккупации. Это, – показал на сгоревшие листки, – ради Нины. Вы с нее пылинки сдувайте. А вас я – ненавижу.
И ушел.
Олимпиада оделась, побежала к отцу Викторину. У нее был пропуск – операционную сестру могли вызвать в больницу в любое время.
