Тем не менее, и в 1598 г., по мнению А. Курганова, у Симеона были шансы на победу на выборах царя. Тогда Годунов уже после избрания царем (или до того? – непонятно) посылает сопернику в подарок бутыль отравленного испанского вина, выпив которого, тот слепнет
[152]
, что резко снижает его шансы в борьбе за трон. Но и после воцарения Бориса в 1598 г. в присяге подданных при том, что Годунов вообще опасается соперников, именно Симеон выделен как особо нежелательный кандидат на трон, так что русских людей обязуют «не искать в цари Симеона Бекбулатовича или кого-либо другого»
[153]
.
Отметим, что и преемники Годунова, при всей разнице между ними – и Лжедмитрий I, и Василий Шуйский, – продолжали преследовать Симеона Бекбулатовича. Но об этом речь пойдет ниже, а пока спросим себя: если такие разные люди проявляют в каком-то вопросе единодушие, то, может быть, для этого есть основания? Может быть, дело в том, что «Чингисхана» на Московском царстве не хочет никто?
Короче говоря, повторю: Годунов был далеко не подарок, но три хорошие вещи он сделал – уничтожил завещание Ивана Грозного о передаче престола эрцгерцогу Эрнесту Габсбургу, отправил на тот свет малолетнего «Ивана Грозного № 2» и не дал состояться «Чингисхану всея Руси» Саин-Булату-Симеону Бекбулатовичу.
Ключевые моменты. Россия Бориса Годунова не очень отличалась от России Ивана Грозного. Да, крайности опричного террора прекратились, и, кстати, «без «сильной руки» Грозного царя и его «опричников» почему-то неудачи снова сменились определенными успехами, хотя и несопоставимыми с доопричными. Однако принципиально система не изменилась, «единство, нераздельность власти» остались, в том числе система не изменилась и экономически. По-прежнему государство подавляло общество и считало всю страну своей вотчиной. В Смутное время Россия вступила практически в том виде, в каком была создана Иваном Грозным. И что же в таком случае привело к Смуте – следование принципу «единства и нераздельности власти» или, напротив, отступление от этого принципа?
Не изменилась и внешняя политика: по-прежнему наследники Ивана Грозного стремились к союзу с Габсбургами, хотя Годунов начал проявлять интерес и к протестантским странам. И этого ему, похоже, определенные силы не простили…
Триумф и трагедия первого Самозванца
Появление «Дмитрия»
Итак, в начале своего царствования Борис Годунов стремился быть милостивым и щедрым государем, даровав многочисленные льготы самым разным социальным слоям русского общества. Тем не менее, несмотря на некоторое смягчение, принципиально режим при первом формально выборном царе по сравнению с временами Ивана Грозного не изменился. Главное – продолжала оставаться негарантированной собственность. Н.И. Костомаров пишет: «Русский человек того времени если имел достаток, то старался казаться беднее, чем был, боялся пускать свои денежки в оборот, чтобы, разбогатевши, не сделаться предметом доносов и не подвергнуться царской опале, за которой следовало отобрание всего его достояния «на государя» и нищета его семьи; поэтому он прятал деньги где-нибудь в монастыре или закапывал в землю «про черный день», держал под замком в сундуках вышитые золотом дедовские кафтаны и охабни, собольи шубы и серебряные чарки, а сам ходил в грязной потертой однорядке из грубого сукна или в овчинном тулупе и ел кое-что из деревянной посуды. Неуверенность в безопасности, постоянная боязнь тайных врагов, страх грозы, каждую минуту готовой ударить на него сверху, подавляли в нем стремление к улучшению своей жизни и изящной обстановке, к правильному труду и умственной работе. Русский человек жил как попало, приобретал средства к жизни как попало, подвергаясь всегда опасности быть ограбленным, обманутым, предательски погубленным, он и сам не затруднялся предупреждать то, что с ним могло быть, он также обманывал, грабил, где мог поживлялся за счет ближнего ради средств к своему всегда непрочному существованию. От этого русский человек отличался в домашней жизни неопрятностью, в сношениях с людьми лживостью, коварством и бессердечностью. Состояние народа при Борисе было лучше, чем при Грозном уже потому, что хуже времен последнего мало можно найти в истории. Но основные воззрения на государственный порядок и общественный строй не изменились. Внутренняя торговля была по-прежнему стесняема множеством сборов и пошлин… Притом правительство само тогда вело торговлю, и с ним была невозможна никакая торговая конкуренция. Казна иногда присваивала себе на время торговлю каким-нибудь произведением… и никому не дозволялось торговать им. Накупивши по дешевым ценам товару, казна продавала купцам этот товар с барышом, принуждая их брать даже испорченный. Русским купцам запрещалось ездить свободно за границу… для иностранцев это было выгодно, и они сами не желали этого… Таким образом, русские не могли ознакомиться ни с лучшим бытом, ни с приемами европейской торговли… При таком состоянии торговля западных европейцев с русскими имела печальный вид сношений ловких и сведущих торгашей с невеждами, когда последние всегда в проигрыше, а первые наживаются за их счет беззастенчивым образом»
[154]
.
Сохранялась и созданная Опричниной система налогообложения. Показатель «европейскости» страны, как уже сказано, – наличие дефицита бюджета. Азиатские государства такого понятия не знали просто потому, что азиатское государство брало с подданных налогов не «сколько положено», а сколько ему, государству, надо. Кстати, А. Янов тоже об этом пишет
[155]
. Так вот, «досмутная» Московия дефицита бюджета не знала.
Церковь тоже оставалась, по сути, столь же зависимой от государства, как и при Грозном; описанное выше «прогодуновское» поведение патриарха Иова на выборах царя 1598 г. – яркое тому подтверждение.
Более того, страна была морально готова к потрясениям. Как пишет К. Валишевский, «Иван Грозный успел вырвать из сердец своих подданных всякое чувство жалости… Люди стали похожи на диких зверей… Всякое доверие, даже в самых обычных отношениях, казалось, было потеряно… Грабили без стыда, выжидая поры, когда будут истреблять друг друга без пощады». Пока был законный царь, это еще хоть как-то сдерживало подобные инстинкты (так считает К. Валишевский), но по воцарении выскочек «оказалось, что нет ни закона, ни порядка, ни чести, ни веры… – ничего»
[156]
.
Неудивительно, что после краткой и очень относительной стабилизации 1584–1600 гг. Московия не выдержала первого же нового серьезного испытания – аграрной катастрофы начала XVII в., когда произошло три неурожая подряд (1601–1603 гг.) и разразился страшный голод, какого, по словам современников, не помнили ни деды, ни прадеды. Бедняки ели собак, кошек, мышей, сено, солому, пожирали друг друга, вареное человеческое мясо продавалось на московских рынках. В одной Москве умерло, по свидетельству иностранцев и Авраамия Палицына, 127 000 человек
[157]
, эту же цифру, точнее, «более 120 000» – называет, в частности, Маржарет
[158]
; всего, по летописным данным, «вымерла треть царства Московского», хотя, вероятно, это преувеличение; К. Валишевский говорит о 500 000 жертв голода
[159]
.
