…И вот 1941 год – Отечественная война. В Чистополь – провинциальный городок на Каме – были эвакуированы сначала дети, затем семьи писателей-фронтовиков и маститые писатели: Леонов, Тренёв, Асеев. Некоторое время там жил и Пастернак; в детском саду находился его маленький сын, а жена его Зинаида Николаевна там работала. Однажды я, боготворившая
Пастернака, специально пришла в детский сад, чтобы познакомиться с его женой, и с бесцеремонностью молодости спросила: «Зинаида Николаевна, за что вас полюбил Пастернак?» Она зло ответила: «За мои рабочие руки».
Для детей школьного возраста был организован интернат, им заведовала Анна Зиновьевна, жена писателя Дмитрия Стонова, – опытный педагог, человек щедрой души. Она до сих пор ведет большую общественную работу при Союзе писателей, заботится об обеспечении вдов и сирот писателей, погибших на войне.
Флора Лейтес перед войной
Моя восьмилетняя дочь находилась в интернате, и я пришла к Стоновой, попросила взять меня на работу. Мне показалось, что она слегка иронически разглядывает меня. Дело в том, что в Москве я – красивая, нарядная – мелькала на премьерах, вернисажах и, наверное, казалась пустышкой. Но ведь «быть» и «казаться» не всегда совпадают.
– А что вы умеете делать?
Отчетливо помню до сих пор, что в уме пронеслись стихи:
Хотите, всё буду делать даром:
Чистить, мыть, стирать и месть.
Я могу служить у вас швейцаром.
Швейцары у вас есть?
Но, улыбнувшись, я ответила: «Всё, что надо будет». Анна Зиновьевна взяла меня воспитательницей к самым маленьким мальчикам: первый и второй класс. Ох, как трудно было завоевать сердца этих малышей! Пошла с ними гулять – они разбежались, и я, растерянная, осталась одна. По ночам я плакала от своей беспомощности. Всё же нашла путь – играть с ними «на равных». Вот мы – отряд красноармейцев, впереди командир, последним замыкающим – я. Разумеется, каждый хочет быть командиром. Увидев нас, приехавший навестить свою семью поэт Галкин сказал: «Вот идет Флора со своим взводом». Уже научились ходить строем. Затеяли спектакль. В общем, они стали «моими». Бывали дни, когда я забывала заходить к девочкам, где была моя дочь. Ими «заведовала» Раиса Чичерова. Она, встретив меня, говорила: «Не беспокойся, у нас всё в порядке». Однажды дочь закатила мне истерику: «Ты своих мальчиков любишь больше, чем меня». Пришлось приласкать и всё объяснить, но сердце болело, я действительно иногда забывала о ней.
Анна Зиновьевна Стонова. Чистополь, 1942
Кроме Стоновой в интернате работали жена Щипачева Лёля Златова, жена поэта Ильи Френкеля Лиза Лойтер, Раиса Чичерова, Любовь Кушнирова. Их мужья были на фронте. Мы еженедельно устраивали банный день, так как очень боялись инфекций. Для меня этот день был особенно трудным. Старшие ребята могли сами собрать себе белье и сами помыться. Мне же приходилось собирать белье для всех, что-то зашивать, штопать. И в бане я в купальном костюме кладу каждого на скамью, тру мочалкой с двух сторон, старшие подносят воду, обливаю каждого, кладу следующего. Купальник прилип к телу, по лицу течет пот. Ко мне подходит Лиза Лойтер и говорит: «Флора, где ты настоящая: на приеме в бархатном платье или здесь, в бане?» Я с раздражением отвечаю: «И тут, и там – настоящая».
Кормили нас «сбоем». Знаете, что это такое? В мирное время эти коровьи внутренности выбрасывают. Однако на кухне тоже работала мама – жена писателя Кушнирова, и она ухитрялась сделать их съедобными. Но моим ребятам всё равно надо было что-нибудь интересное рассказывать или читать, чтобы они ели механически. Помню, как читала «Хижину дяди Тома».
Однажды в «мертвый час», когда дети спали, мы с Лелей Златовой (она была литературным критиком) стояли в вестибюле интерната, перед столовой. Раскрылась дверь, и вошла женщина, почти незаметная, в старом коричневом костюме и коричневом берете, остановилась, оглядываясь кругом – куда ей дальше идти. Меня точно током ударило.
– Ты знаешь, кто эта женщина?
– Нет, – равнодушно ответила Златова.
– Это же Марина Цветаева!
Я подбежала к ней, схватила ее руки и заглядывая в не то зеленые, не то серые потухшие глаза:
– Вы – Марина Цветаева!
Она слегка откинулась назад от моего наскока и спросила:
– А разве здесь меня кто-нибудь знает?
А я в ответ:
Гора горевала,
А горы глиной горькой горюют
В часы разлук…
Глаза ее мигом засветились.
Не отпуская ее рук, я спросила:
– Ну как вы? Как вам там?
Она ответила одной фразой:
– У каждого человека должен быть кусок твердой почвы, чтобы не вязла нога.
(Елабуга была немощеной деревней.)
Я, восторженно:
– Вам надо переехать сюда. Здесь же все, здесь Асеев…
– Здесь негде жить, нет комнат, всё занято.
– Вы будете жить у меня. У меня есть комната, а сама я всё время в интернате, – тараторила я, восторженная дурочка. И тут же подумала, что Стонова не откажет мне в разрешении поставить раскладушку возле моих малышей.
– Но для этого нужно разрешение правления.
– Ну и что ж? Всем заправляет Асеев. Я завтра утром пойду к нему.
И мы условились встретиться здесь же через четыре дня.
Назавтра рано утром я уверенно зашагала к Асееву («…этот
может, хватка у него моя…»). Дверь мне открыла Ксана (жена Асеева. вся розовая, в чем-то розовом. Певуче-барским тоном, растягивая слова, она сказала: «Флора, что так рано, мы так рано не встаем». И она зевнула. Из дверей другой комнаты, завязывая кисти теплого халата, вышел угрюмый Асеев:
– Что случилось, Флора?
– Извините, Николай Николаевич, что так рано, мне же нужно поднять ребят, отправить их в школу, – заискивающе оправдывалась я. Потом восторженно: – Приехала Марина Цветаева! Ей там очень плохо, надо, чтобы она переехала сюда, здесь же все, здесь ВЫ.
Пристально вглядываюсь и вижу пустые глаза.
– Здесь нет жилья, ни одной свободной комнаты.
– Она будет жить в моей комнате, у меня хорошая комната, а сама я всё время в интернате.
– Но для этого нужно разрешение правления.
– Так за этим я и пришла к вам.
– Хорошо, я поставлю этот вопрос на правлении.
