Соня Ивич в детском саду
А вот третий класс «а» – уже в школе № 1 – отпечатался четко. Надо было выйти из интернатского двора, идти налево по улице Володарского мимо красивого дома с навесом из кованых железных кружев над подъездом, свернуть направо – вот и школа, невысокая, но крепкая, с толстыми каменными стенами. Зимой в классе очень холодно, сидим в пальтишках, закутанные. В стеклянных чернильницах-непроливайках в фиолетовой жидкости сверху плавают тонкие льдинки. Тетрадей настоящих нет, мы сами сшиваем листы серой шершавой оберточной бумаги грубыми нитками и сами линуем их карандашом, как умеем (я долго их хранила после войны, эти тетради, но моя мать их выбросила при переезде в новую квартиру, о чем я до сих пор ужасно жалею). Зато на большой перемене нам дают «завтрак» – кусочек черного хлеба, и это счастье. Сижу я на одной парте с Сонькой Ивич, знакомой и близкой с детского сада. Сонька – девочка очень домашняя, и в Чистополе она тоже живет не с нами, а с любящими мамой и бабушкой, хотя и проводит в интернате много времени. Когда мы приехали в Берсут и она впервые осталась без родителей, мама прислала ей по почте открытку, начинавшуюся словами: «Наш дорогой обласканный щеночек!». Увы, эта открытка попалась на глаза нам, детишкам несентиментальным и иногда жестоким, и к Соне надолго приклеилось это прозвище (не понимали мы, какую нанесли ей, нежной и ранимой, травму на годы).
Улица Чистополя
Сонька ходит в школу с таким же, как у меня, черным дерматиновым портфельчиком, которые нам вручали на выпускном утреннике в детском саду, с металлической пластинкой в форме ромбика на крышке, на которой выгравировано красивыми, с завитушками, буквами: «Ларисе (Соне) от детского сада Литфонда № 35». Сонька кудрявая, славная, забавная, с ней весело, мы сидим на передней парте и учимся лучше всех. А на задней парте сидят два аборигена: Буслаев и Сергеев, они огромные, наверное, второгодники, хулиганы и полные балбесы. Часто во время урока с их парты доносится голос: «Я в уборну пОйду-у?» с характерными приволжскими выговором и интонацией. И надо же такому случиться, что они нас «полюбили». После школы они тащились за нами, всё же на некотором расстоянии, и мрачно бубнили:
– Я Соньку люблю.
– А я Лариску люблю.
В моей жизни это было первое признание, думаю, что в Сонькиной – тоже. Почему-то это нас не радовало, и мы обзывали их дураками. Тогда они выкрикивали, окая, обидное: – «МОсква бОльша кОпейка, ЧистОпОль мал, да пЯтак».
К сожалению, это были единственные контакты с местными ребятами, мы, эвакуированные, держались в школе отдельно. Вся наша жизнь концентрировалась в интернате. И в пионеры нас принимали (о, счастье!) на торжественной линейке в красном уголке интерната, а не в школе. А как мы гордились стихотворением Щипачёва «Сыну»:
Как повяжешь галстук,
Береги его,
Он ведь с нашим знаменем
Цвета одного…
Сын – это же наш Витька!
Родители
На воскресенье мама брала нас с Никитой Бескиным (которого Бескины, друзья родителей, поручили ей на время эвакуации) к себе, туда, где она жила, в комнатку по адресу улица Бебеля, дом 100, совсем рядом с интернатом. Это была простая изба с русской печью (незабываем вкус фасоли, сваренной там в чугунке), вокруг небольшой садик. Помню хозяев – очень старую бабушку, которая спала на печи, мать семейства, работавшую с утра до ночи на заводе, и двоих детей. Отец, конечно, на фронте. Относились они к нам хорошо (кроме бабушки, которая ворчала), мы вместе праздновали, когда к тому бывали редкие поводы. Комнатка мамы была крошечной, но отдельной, в ней с трудом помещались кровать, маленький столик у окна и два стула, одним боком – круглая железная печка. Проходить туда надо было через хозяйскую горницу. Все мамины вещи хранились в большом чемодане под кроватью.
В октябре 1941 года, когда положение на фронте было очень тяжелым, многие покинули Чистополь. Заразилась этим и моя мать, и в первые дни ноября, когда было уже очень холодно, мы погрузились на один из последних пароходов и поплыли в Казань. Помню на пароходе семью Кирпотиных с моей ровесницей Наташей, они впоследствии оказались в Ташкенте. В Казани мы несколько дней ночевали на столах в Доме печати. Там застало нас 7 ноября и знаменитая речь Сталина на параде на Красной площади, с непреклонной уверенностью в победе. Эта речь оказала на мою впечатлительную мать столь сильное воздействие, что она тут же решила вернуться в Чистополь, и мы поплыли обратно на самом последнем пароходе. К счастью, Кама еще не совсем замерзла, Анна Зиновьевна вернула матери работу в интернате, а ее комнатку на улице Бебеля еще не успели занять.
В заветном чемодане под кроватью у матери хранился «неприкосновенный запас», несколько белых полотняных мешочков «на черный день»: немного муки, немного манной крупы, риса и сахара. Эти мешочки вернулись нетронутыми в Москву, значит, черный день так и не наступил, наверное, благодаря тому, что мать подкармливала нас с Никитой, распродавая и меняя на рынке свои шикарные одежды, сшитые для нее в Москве знаменитой портнихой Ниной Матвеевной Гупало (впоследствии известной как мать Алексея Аджубея). За изысканное крепдешиновое платье давали фунт сливочного масла – фунт был ярко-желтый и имел форму дыни. И круглая белая рассыпчатая рыночная картошка с этим маслом, которой мать кормила нас в своей комнатенке иногда по выходным, вспоминается как великое счастье.
Рынок в Чистополе
Было плохо с одеждой, дети быстро росли, купить ничего невозможно, да и не на что. Помню, как однажды жарким летом мы с Маринкой зачем-то полезли через забор в городской сад, и я порвала казенные сатиновые шаровары (мы ходили в майках и шароварах) о прутья решетки. При возвращении в интернат я попалась в таком неприличном виде на глаза зловещей Зинаиде Николаевне Пастернак (маленькая, плечи квадратные, похожая на комод, иссиня-черные короткие волосы, поджатые злые губы), она истово заведовала хозяйством. Как же мне от нее досталось за порчу «казенного имущества»! Всё же однажды мать раздобыла ситец в мелкий розовый цветочек, и наша хозяйка кое-как сшила мне немудреное платьице с оборочкой. Реакция моя была странной: я отчаянно рыдала и не хотела его надевать, не хотела выделяться новым платьем на фоне остальных девочек.
