И то, что господин Ариф огрел господина Джексона веслом по голове, не укладывалось ни в какие традиции.
— Гм-м? Вм-м-м?
Ваймс с трудом разлепил один, глаз, который еще как-то слушался его приказов. Взгляду предстало нечто жуткое:
«…Я зачитал иму иво права на что, он сказал а ни пашел бы, ты лягавый. Тогда, сержант Детрит вынис иму строгое придупржедение и он громка ойкнул…»
«На свете есть много такого, в чем я не большой мастак, — подумал Ваймс, — но, по крайней мере, я не обращаюсь с пунктуацией так, как будто играю с запятыми в „пятнашки“…»
Он перекатил голову на другую сторону, подальше от ломаной грамматики Моркоу. Кипа бумаг под ним шевельнулась.
Письменный стол Ваймса уже стал притчей во языцех. Когда-то на нем лежали аккуратные стопки бумаг, но постепенно они, как это свойственно слишком высоким стопкам, перекосились и расползлись в стороны. В результате сформировался плотный слой, мало-помалу превращающийся в нечто вроде канцелярского торфа. Поговаривали, что где-то в глубине его прячутся тарелки и остатки еды. Проверить достоверность слухов желающих не находилось. Некоторые даже утверждали, что слышали доносящийся из бумажных залежей шорох, как будто там что-то шевелилось.
Кто-то благовоспитанно кашлянул. Ваймс поднял голову и увидел большое розовое лицо Вилликинса, дворецкого госпожи Сибиллы. Собственно, и его дворецкого тоже, хотя Ваймс никак не мог к этому привыкнуть.
— Думаю, нам следует поспешить, сэр Сэмюель. Ваш парадный мундир я доставил, а принадлежности для бритья стоят готовые на раковине.
— Что? Что?!
— Через полчаса вы должны быть возле Университета. Госпожа Сибилла просила передать, что, если к указанному времени вас там не будет, она вытащит из вас все кишки и пустит их на чулки, сэр.
— Она при этом улыбалась? — С трудом поднявшись, Ваймс неверным шагом направился к источающей пар раковине.
— Совсем чуть-чуть, сэр.
— О боги…
— Совершенно согласен, сэр.
Ваймс пытался бриться, в то время как Вилликинс у него за спиной подметал пол и вытирал пыль. Городские часы пробили десять.
«Я сел, наверное, около четырех, — подумал Ваймс. — Я точно помню, что слышал, как в восемь заступила другая смена, а потом я стал разбираться с расходами Шнобби — вот она, настоящая высшая математика…»
Не прекращая бриться, он попытался зевнуть — затея, редко завершающаяся успехом.
— Проклятье!
— Я принесу промокательной бумаги, сэр, — произнес, не оборачиваясь, Вилликинс. Пока Ваймс вытирал кровь, дворецкий продолжил: — Хотелось бы воспользоваться этой возможностью, сэр, чтобы поднять вопрос чрезвычайной важности…
— Да? — Ваймс тупо уставился на красные лосины, которые, судя по всему, были основной составляющей парадного мундира.
— С великим сожалением должен сообщить, что прошу предоставить мне отпуск на неопределенный срок, сэр. Хочу присоединиться к «цветастым».
— К кому ты хочешь присоединиться? — Ваймс принялся рассматривать рубашку с брыжами. А потом мысль догнала слух. — Ты что, СОЛДАТОМ решил заделаться?
— Говорят, Клатчу пора преподать суровый урок, сэр. Никогда не было такого, чтобы Вилликинсы не откликались на зов родины. Думаю, тяжелая пехота лорда Вентурии мне подойдет. У них особенно привлекательные мундиры, сэр. Красно-белые. С золотыми пуговицами.
Ваймс натянул сапоги.
— У тебя ведь есть опыт участия в военных действиях?
— Нет, сэр, откуда? Но я быстро учусь, сэр, и умею обращаться с пилкой для резьбы по дереву. — На лице дворецкого застыло выражение патриотической готовности.
— Мы смело в бой пойдем, стало быть? — осведомился Ваймс.
— Именно так, сэр, — ответил Вилликинс, истово полируя церемониально-выходной шлем.
— И ты действительно готов вступить в рукопашную с дико визжащими клатчскими ордами?
— Да, сэр. Если до этого дойдет, сэр, — подтвердил Вилликинс. — Вот, сэр, возьмите, теперь он отполирован как следует.
— Говорят, там много песка.
— Это правда, сэр. — Вилликинс закрепил ремешок шлема под подбородком Ваймса.
— А еще там каменисто. Очень каменисто. Кругом одни камни. Да и песок тоже.
— Думаю, вы правы, сэр, местность там суровая.
— И ты, Вилликинс, наденешь красно-белый мундир, возьмешь свою пилку для резьбы по дереву и с радостью пошагаешь в эту страну пыли цвета песка, камней цвета песка и песка цвета песка?
— Осмелюсь добавить, сэр, мундир с золотыми пуговицами, сэр, — горделиво выпятил челюсть Вилликинс. — Да, сэр. Если потребуется.
— Слушай, я вот нарисовал тебе картину… Тебе не кажется она странной? Как будто в ней что-то не то?
— Простите?
— Не обращай внимания. — Ваймс зевнул. — Нам будет тебя недоставать, Вилликинс.
«А вот некоторые другие его достанут. Причем легко, — мысленно добавил он. — Со второго выстрела точно».
— О, лорд Вентурия говорит, максимум к страшдеству все закончится.
— В самом деле? Кто бы мог подумать. А я и не знал, что все уже началось.
Ваймс сбежал по лестнице — и влетел прямо в густое облако карри.
— Мы вам немного оставили, сэр, — сообщил сержант Колон. — Когда парнишка принес еду, вы спали.
— Сынок Гориффа, — уточнил Шнобби, гоняя по жирной тарелке упорно ускользающее зернышко риса. — Хватило на полкараула.
— Вот они, преимущества государственной службы, — кивнул Ваймс и заторопился к двери.
— Хлеб, маринованные манго и прочее, все как положено, — довольно сообщил Колон. — Я всегда говорил: для вонючего заграничника Горифф не так уж плох.
Лужа горящего масла…
Ваймс застыл у двери.
Взрослые и дети, жмущиеся друг к другу…
Он вытащил часы. Двадцать минут одиннадцатого. Если бегом, то…
— Фред, ты не мог бы подняться ко мне в кабинет? — спросил он. — Дело на две секунды.
— Само собой, сэр.
Ваймс провел сержанта в кабинет и закрыл дверь.
Шнобби и остальные стражники напряженно прислушивались, но не услышали ничего, кроме тихого бормотания.
Дверь отворилась снова. Ваймс спустился по лестнице.
— Шнобби, через пять минут, как я уйду, отправляйся к Университету. Я хочу оставаться на связи, но будь я проклят, если возьму в руки голубя, пока я в этом мундире.
— Есть, сэр!
Ваймс вышел.
Несколькими мгновениями спустя сержант Колон, ступая медленно и осторожно, спустился вниз. Глаза у него были странно стеклянистые. Он вернулся к своему столу с тем характерным выражением абсолютного безразличия, каковое можно увидеть только на лицах у очень встревоженных людей. Некоторое время он помахивал бумажкой, после чего сказал:
